Но спокойным дням приходит конец. Уже поговаривают об атаке на участок, где находится их позиция. Усиливают сторожевые посты и высоту обносят со всех сторон каменным заграждением.
— Получен приказ сражаться до последнего вздоха, — говорит им как-то вечером капитан.
Аугусто становится страшно. Он вспоминает могилы, усеявшие высоту. Сражение на Эль Педрегале. Каменистую землю, где вряд ли можно будет вырыть укрытие. Ситуация почти та же, разница только одна: получен приказ сражаться до последнего вздоха.
Каждую ночь сержант Коста со своим отделением идет на передовую. Всю ночь они проводят там в напряженном ожидании. Сержант знает: если их атакуют, никто не спасется. Они выполнят приказ: принять на себя первый удар и, если надо, умереть.
В Тетуане Аугусто ненавидел сержанта Косту за его жестокое обращение с солдатами. Все его боялись и ненавидели. Там ничего не стоило быть требовательным и суровым. Но здесь, на фронте, пыл его остыл. Он стал человечнее, добрее. Это случилось со многими. Ведь, по сути, Коста был добряк, просто его испортила казарменная муштра. Сейчас сержант выполняет свой долг, а вместе с ним и его солдаты. Они сблизились и породнились. Теперь уже никто не проклинает Косту, все уважают его и выполняют любое его приказание.
Коста любит поболтать и может заговорить до смерти. Аугусто снисходительно относится к этому недостатку, зная другие достоинства Косты.
Вечером Коста ведет свое отделение на передовую. Тучами летает мошкара. Аугусто и солдаты отбиваются от нее, давят шапками. Аугусто смотрит, как приближаются Коста и его солдаты. Он стоит неподвижно. Опасность, война вторгаются в его сознание черным, наводящим ужас смерчем. Он подходит к Косте, говорит с ним и его солдатами, на прощание желает удачи:
— Счастливо!
Отделение удаляется. В эту минуту для Аугусто больше никого не существует. Его семья теперь — далекое прошлое, которое ему не принадлежит, и весьма сомнительное будущее. Для него сейчас гораздо дороже и важнее рукопожатие этих людей, исчезающих во мгле. Отделение уходит все дальше и дальше, и он остается наедине с собой.
Глава одиннадцатая
Машины стоят на шоссе. Смеркается.
Сейчас они тронутся в путь. Жара. Солнце спалило Кастилию. Гусман сидит в кабине. Вокруг пшеничное жнивье. Ничего не осталось от золотистых посевов, кроме выгоревшей белесой соломы. Несколько мужчин косят ее. Пролетели месяцы. А теперь? Что теперь с ними будет? Но Аугусто тут же успокаивается. Бильбао уже в их руках. Он скоро вернется к родным.
Машины трогаются. Аугусто откидывается на сиденье. Мимо бегут поля, жнивье. Аугусто смотрит на них и не видит. Снова пшеничные поля; вспаханные, под паром. Кое-где вздымаются круглые холмы. Суровый пейзаж кастильской равнины.
Солнце, точно огромный кровавый диск, раскаленный докрасна. Оно лениво и торжественно уходит за горизонт, оставляя после себя золотисто-розовый ореол. Вскоре солнце убирает и его. Словно шаль увлекает за собой. Равнина погружается во мрак. Вот она, Кастилия. Шероховатая, морщинистая и вытянутая, точно ладонь нищего.
«Кастилия! — задумчиво шепчет Аугусто. — Кастилия!» Вот она! Суровая, залитая звездным сиянием и овеянная легким ветерком, дующим с холмов. Круглых и гладких, как бедра и груди девушек, распростертых под звездами.
На несколько минут задержались в Сигуэнсе. Солдаты пели;
Их поместили в товарные вагоны. Набили, точно сельдей в бочку. Луиса нашел Аугусто.
— Эй, Аугусто, идем со мной! Поедем, как настоящие сеньоры.
Аугусто отправился за Луисой.
— Неужели? А где?
— Представляешь, встретил земляка. Он служит в горной артиллерии и везет пушки. А мы поедем в вагоне с мулами.
— Вот здорово!
Мулы занимали половину вагона. Их было три. На другой половине лежала солома. Здесь-то, прямо на соломе, и разместилось с полдюжины солдат.
— Вот подвезло, так подвезло! — воскликнул кто-то.
— А еще говорят, что на свете есть справедливость! — проворчал Луиса. — Целый вагон отдали этим отвратительным животным, а людей везут, как скот.
— Мул-то стоит несколько тысяч песет, а за тебя и ломаного гроша не дадут, дружище.
— Вот то-то и оно! Мать их за ногу, сволочей!
Их привезли в Сарагосу. И присоединили к ударной колонне, которой, точно пробкой, затыкали любой прорыв. Все были довольны. После заварухи они снова вернутся в Сарагосу. «Вот это жизнь», — говорили солдаты. Через три дня после их прибытия на фронте началось движение. Солдаты разбрелись по Сарагосе, но вернулись все как один. Майор гордился ими.