Валландер утер пот со лба. Хватит. Нервы у него не железные. Но он все-таки продолжал думать о мальчике с настороженным взглядом. Потом — о Линде, а потом уже и сам не зная о чем.
Сведберг уже поджидал его на лестнице у больницы. Неожиданно Валландер покачнулся, будто собираясь упасть: сильно закружилась голова. Сведберг хотел было протянуть ему руку, но Валландер только отмахнулся. Заметил, что у Сведберга на голове красовалась чудаковатая кепка, которая к тому же была ему явно не по размеру.
После некоторых колебаний Валландер все же решил зайти в кафетерий, который располагался справа от входа. В кафетерии сидели бледные люди — кто на каталках, кто с переносными капельницами; они пили кофе в окружении бодрящихся друзей и родственников, которым больше всего на свете хотелось вновь очутиться на солнце и забыть о таких вещах, как больница, смерть и беда. Валландер взял кофе и бутерброд, Сведберг удовольствовался стаканом воды. Валландер понимал всю неуместность их трапезы, потому что в эту минуту дочь Карлмана находилась при смерти. Но для него кофе имел особое значение: кофе был его палочкой-выручалочкой. Он помогал Валландеру переносить все, что творилось вокруг, и перед решающим сражением комиссар прежде всего позаботился бы о том, чтобы у него в окопе всегда был горячий кофе.
— Звонила вдова Карлмана, — сказал Сведберг. — Она была на грани истерики.
— Что с собой сделала девушка? — спросил Валландер.
— Приняла таблетки.
— И что потом?
— Кто-то ее нашел, случайно. Она была без сознания. Пульс почти не прощупывался. Сердце остановилось, когда ее привезли в больницу. Дела у нее очень плохи. Тебе вряд ли удастся с ней поговорить.
Валландер кивнул. Он не расстроился: он понимал, что прогулка до больницы нужна прежде всего ему самому.
— Что говорит мать? — спросил Валландер. — Осталось какое-то письмо? Записка с объяснением?
— Все произошло совершенно неожиданно.
Валландеру снова вспомнилась пощечина.
— Когда я встречался с этой девушкой, мне показалось, что она не в себе, — произнес он. — Она действительно ничего не оставила?
— Во всяком случае, мать о письме не упоминала.
Валландер задумался.
— Окажи мне одну услугу, — сказал он чуть погодя. — Съезди туда и расспроси о письме: было оно или нет. И, пожалуйста, будь внимателен.
Они вышли из кафетерия и поехали назад. Валландер решил, что сможет узнать о состоянии девушки по телефону, поговорив с врачом.
— Ты найдешь у себя на столе кое-какие бумаги, — сказал Сведберг. — Я допросил по телефону журналиста и фотографа, которые были у Веттерстедта в день смерти.
— Это что-нибудь дало?
— Только подтвердило наши предположения. Веттерстедт вел себя, как обычно. Никакой угрозы поблизости не чувствовалось. По крайней мере, сам Веттерстедт ни о чем не подозревал.
— Значит, ты считаешь, что мне эти бумаги читать уже не обязательно?
Сведберг пожал плечами.
— Один ум — хорошо, а два лучше.
— Не уверен, — ответил Валландер и бросил рассеянный взгляд в окно машины.
— Экхольм работает над психологическим портретом. Делает последние штрихи, — сообщил Сведберг.
Валландер пробормотал в ответ что-то невнятное.
Сведберг высадил его перед управлением и сразу поехал к вдове Карлмана. Валландер забрал сообщения, оставленные для него в дежурной части. Там опять сидела новая девушка. Он спросил про Эббу. Оказалось, что та в больнице, снимает гипс с запястья. А ведь я мог бы ее навестить, подумал Валландер. Пока я был там. Впрочем, разве это называется «навестить»? Если человеку всего-навсего снимают гипс?
Он поднялся к себе в кабинет и распахнул окно. Не садясь за стол, он пролистал бумаги, о которых говорил Сведберг. Вдруг вспомнил, что просил также принести ему фотографии. Ну и где они, черт возьми? Валландер принялся искать номер сведбергова мобильника. Наконец нашел.