Она поёжилась под пронизывающим ветром, я обнял её и повёл в дом. И правда, давно пора ложиться.
Когда ночь уже торопилась к близкому рассвету, по деревне стали брехать собаки. Вот загомонила одна, за ней другая, и в каждом дворе псы начали рваться с цепей. Значит, в деревне чужаки.
Накинув телогрейку, я собрался во двор.
– Погоди, – отец прихватил старое ружьё, хранившееся у него в комнате, – вместе пойдём.
Наш пёс, Алтай, рвал цепь, заходясь в хриплом лае. Слышался стук копыт.
– Э, да тут банда целая, – придержал меня отец, когда я хотел высунуться в калитку, – погоди, так глянем. Мало ли.
Я подтащил к забору скамью и высунулся наружу. Темно, хоть глаз выколи, только тень какая-то шмыгнула в проулок. С соседней улицы донеслись крики.
– Не видно ни зги, – обернулся я к отцу.
– Идём, – он проверил ружьё, – вдруг помощь нужна.
Быстро прошли переулок, возле дома Данила и Евдокии собрался целый конский отряд, стояла большая телега. Люди в форме освещали себе путь факелами, сновали во двор и обратно.
Мы поспешили туда, на самом подходе нас окликнул дядька Панас.
– Стойте, куда вас понесло?!
– Что там? – обернулся отец.
Староста опустил голову:
– Выселяют их. Говорят – это имущество кулацкое.
Послышался женский плач, и я не выдержал:
– Пойду, гляну. Может, помочь чем надо.
– Опять за старое? – отец схватил меня за рукав.
– Не бойся, лезть не стану. А за погляд не арестуют.
Возле дома собирались соседи, не рискуя подходить близко, будто кулачество зараза какая, и на них перекинуться может. Во дворе, растерянная, стояла Евдокия, в одной ночной рубахе, сверху ватник. К ней жалась Лушка, растерянно моргая сонными глазами. Сыновья хмуро наблюдали, как солдаты тащат из дома, что ещё осталось, и что отдали соседи. Перечить они и не думали.
Из хаты вышел коренастый мужик. С щербатым лицом:
– Вам час на сборы, – сказал Евдокие, – с собой можно взять одежду и продуктов, – он окинул взглядом семью, – не более десяти килограммов.
– Да за что же? – рыдала Евдокия, она стояла босиком, не чувствуя холода.
– Цыц, – прикрикнул щербатый, – скажи спасибо, что не отправились все вслед за мужем лес валить.
– А жить-то нам где? – заломила руки женщина. – Зима ведь скоро.
– Не моё-то дело. Хватит! Идите, забирайте, что сказано, или так выметайтесь.
Белая как мел, Евдокия кивнула сыновьям, взяла за руку Лушу и пошла в дом.
– Служивый, – окликнул я мужика, – какой грех-то за бабой с детьми?
Тот подошёл ближе:
– Кто таков?
– Сосед, – ответил я.
– Вот что, сосед. Ступай подобру-поздорову, пока сам цел.
– Погоди, грозиться, – сказал я спокойно, – сам же видишь, там и забирать нечего. Зачем женщину из дома гнать?
– Положено так, – нахмурился щербатый, – нажито всё это нечестно.
– Ты на нас-то глянь, да на деревню нашу. Откуда здесь кулаки? Все единым трудом живём, спину гнём целыми днями.
– Ступай, – осерчал мужик, – много вас жалостливых подкулачников. Ничего, и до вас доберёмся.
Я отступил, ждать от него, что смягчится, оставит в покое Евдокию с детьми, бесполезно. За забором стояла почти вся деревня, молча и оттого страшно. Люди переглядывались, следя, как солдаты выносят последнее, что осталось от когда-то доброго хозяйства. Тащили всё: подушки, матрацы, продукты, посуду, не погнушались даже керосинкой и подсвечниками.
Из дома показался Панкрат, старший сын. К нему подошёл Панас:
– Веди мамку, айда ко мне. Сегодня заночуете, а завтра думать будем, куда вас…
Парень кивнул и вернулся в дом. Скоро показалась Евдокия с Лушей, тащившие по узелку с припасами, за ними шли двое сыновей с вещами. Вот и всё, что осталось от нажитого Данилом и его женой.
Панас увёл бедолаг к себе, народ потихоньку начал расходиться. Мне же что-то не давало покоя.
– Пошли, Егор, – дёрнул меня отец.
– Погоди, подождём немного, – остановил я его.
Старик удивлённо поднял брови, но спорить не стал. Мы присели возле забора напротив. В темноте не особо и разглядишь.
Солдаты собрали, что смогли унести, и скоро подвода тронулась, конные за ней. Воцарилась тишина, только на ветру скрипела старая калитка. Собаки, сорвавшие голоса от лая, умолкли.
– Не пойму, чего мы сидим? – пробурчал отец.
– Сдаётся мне, не просто так к ним приехали, – кивнул я на дом.
– Как это?
– Донос кто-то написал, – пояснил я.
– Да ну, брось. Людишки у нас всякие, но такой гнили не водится. Нечего тут высиживать
В конце улицы я заметил смутные тени и одёрнул отца: