Вскоре до Мин Мауна донеслись голоса Нанды и бабушки, занятой приготовлением ужина. Они разговаривали на языке дану, которого Мин Маун не знал. Потом Нанда вышел на крыльцо и опустился на корточки, почесывая волдырь, вскочивший на лице от комариного укуса, и задумчиво глядя вдаль. Когда рис сварился, вся семья при свете керосиновой лампы села ужинать за низенький круглый столик. Мин Мауну казалось, что он никогда не ел такой простой и в то же время удивительно вкусной пищи: суп был приготовлен из свежей капусты, к рису подали горох, жаренный с помидорами, с очень острой приправой и яичницу из самых свежих яиц — специально для Мин Мауна. Дети тоже проголодались и ели с жадностью.
— Бабушка, помнишь, я достал белку из дупла? — насытившись, сказал Оли. — Она умерла.
— А что я тебе говорила? Белки должны жить в лесу. Не смей больше ловить!
— А я развожу только птичек, — сказала И Кхан, но бабушке и это не понравилось.
— Грех это, в ад пойдешь.
После ужина все перешли в комнату, где пили зеленый чай с рисовыми лепешками, купленными в городе. Бабушка сказала, что ее зовут То Нан Ин, что она была замужем за торговцем, родила дюжину детей, но все умерли, остался только Маун Тхвей — отец ее внуков.
— Мы его баловали, отправили в школу, но для него ученье было что соль для червяка. После смерти мужа все пошло прахом. Сын не хотел жить на одном месте, и мне приходилось вместе с ним кочевать. Вот и дошли до этих мест, куда дальше отправимся — не знаю. Пожалуй, в этот раз я останусь с детьми, а они пусть сами идут. Как-нибудь проживем. Внук уже вырос, сможет кое-что заработать. А внучка будет ходить за младшеньким. Сын у меня непутевый, зато внуки хорошие, умные, — рассказала она.
— Я это заметил, — сказал Мин Маун. — А что, сын и невестка каждый раз напиваются, как ездят на рынок?
— Нет, не каждый. Только когда выручка хорошая.
— Сегодня они еще мало выпили, — вступил в разговор Нанда. — Отец хоть на ногах стоит. А то, бывает, так напьются, что тут же засыпают, а мне приходится править лошадью. Всю дорогу они спят, только дома просыпаются.
— Так уж у них повелось: купят, что надо для дома, а остальные пропьют.
Старуха говорила спокойно, ровным голосом, без тени возмущения. Мин Маун предложил старухе сигарету. Она взяла ее, внимательно рассмотрела, повертела в руках и вернула, сказав, что не курит.
— Давно вы здесь живете? — спросил Мин Маун, закуривая.
— Года три. Я вам уж говорила: взбредет сыну в голову, и опять начнем переселяться. Нам это не трудно — все наше добро в одну повозку можно сложить. Сын и жить на одном месте не хочет, и работы постоянной не имеет. Ни в чем на отца своего не похож!
Рассказывая, бабушка то и дело вздыхала, и Мин Маун решил перевести разговор на другое.
— Как вкусно вы готовите! — сказал он.
— Горяченькое — всегда вкусно. К тому же вы проголодались.
— Мне кажется, я никогда так вкусно не ел. — Мин Маун достал из кошелька три бумажки по десять джа. — Позвольте мне поблагодарить вас, — он положил деньги старухе на колени. — Только сыну и невестке не говорите, деньги пригодятся вам в трудную минуту.
Бабушка взяла деньги, тщательно их расправила, улыбнулась. Когда она улыбалась, видно было, что внучка на нее очень похожа.
— Дай бог тебе здоровья, — сказала старуха, — за доброту твою, но у нас есть деньги. Мы припрятали целых тридцать три джа. О деньгах я не волнуюсь! Боюсь только, как бы сын с невесткой спьяна не разбились в повозке или не угодили под машину. Когда их нет дома, у меня душа не на месте. Вся надежда на внуков. Скоро Нанда станет совсем взрослым, настоящим помощником будет. Так что пусть отец с матерью отправляются куда им угодно! Как-то раз так и было. Они куда-то подались на целых два месяца, все деньги забрали. Ничего, не пропали мы без них! Как-то зарабатывали себе на пропитание. А они всё пропили, разругались, разодрались и вернулись. Нанда! — позвала старуха. — Иди сюда, поговори с гостем, а я на кухню пойду.
Взошла бледная луна, появились звезды. Мин Маун размышлял о старухе и ее внуках. Тем временем Нанда взял дудочку.
— Хотите, я вам сыграю? А то скучно! — И он заиграл протяжную мелодию горных жителей. Его мелодия серебряной нитью сверкала на фоне прозрачной синевы ночи, заставляла Мин Мауна еще острее воспринимать всю прелесть окружающего мира. Нанда сыграл еще одну, тоже печальную мелодию. Как рано мальчик стал грустить! Оно и неудивительно. Слишком много горя выпало на его долю! Может быть, он излил его в своей песне?