— Сходи, милая. Он единственный, кто может помочь. Вечером опять Ма Эй Кхин заявится. Долг ей надо отдать сегодня во что бы то ни стало.
Что мне оставалось делать? Пришлось в конце концов согласиться. Шла я к нему, как на казнь. Разыскала без труда — в районе кладбища все, кажется, знали этого человека.
— А, Ма Ин Мей. Заходи, заходи. Что на пороге стоишь?
— Мама просила дать взаймы тридцатку. Нам долги надо отдать… — сказала я, входя в комнату.
— Мать-то где? — спросил он. На меня пахнуло винным перегаром.
— Мама больна, сама прийти не может. Поэтому прислала меня.
У Та Дин вдруг засуетился, заходил по комнате. Налил мне зеленого чая и вышел в другую комнату.
— Фу ты, черт, — послышалось оттуда. — Ма Ин Мей, поди-ка помоги мне.
Я вошла в комнату. У Та Дин сидел на полу перед металлической шкатулкой для денег и пытался открыть ее ключом.
— Попробуй ты. У меня что-то не получается. Замок иногда заедает.
Я присела рядом и взяла ключ. Вдруг он своей огромной лапой закрыл мне рот, прижал к себе и повалил на пол. Я пыталась вырваться, но у меня не хватило сил.
Не помню, как возвращалась домой. Я протянула матери три бумажки по десять джа и разрыдалась. Потом все ей рассказала. Мы проплакали весь вечер. Мама порывалась то пойти к У Та Дину, то подать на него жалобу в полицию, но так никуда и не пошла. Я не спала всю ночь.
— Нечего реветь. Скажи матери, что эти тридцать джа она может не возвращать, — слышался мне голос У Та Дина.
Что делать? Куда бежать? Не лучше ли умереть?
Стараясь не разбудить мать, я вышла на улицу. Было еще совсем темно. До базара Кили я добралась часам к пяти утра.
— Эй, Ма Ин Мей, у кого ночевала? Что так рано заявилась? — встретила меня подружка Эй Эй Ма из рыбного ряда. Разозлившись, я ударила ее по лицу. От неожиданности она даже завалилась назад, потом осыпала меня грубой бранью. Собрался народ. Не дожидаясь еще большего скандала, я бросилась прочь… В тот день я не пошла ночевать домой. Мама меня искала, но я избегала встречи с ней. Днем промышляла на базаре Кили, а на ночь прибивалась к подруге Тан Тан И. Ее отчим, беспробудный пьяница, был портовым кули. Мать подруги боялась его, заискивала перед ним, старалась угодить ему. Заметив меня, он стал расточать мне всякие похвалы, приставать. От этих его ухаживаний у меня мурашки по коже забегали. Мать Тан Тан И сразу невзлюбила меня и не пожелала это скрыть. Два раза я у них переночевала — больше нельзя было. Куда податься? Я вернулась к маме.
Укрыться от У Та Дина было негде, и мне пришлось покориться ему. Он протянул мне двадцать джа, я взяла их. В другой раз он передал меня какому-то индусу. Тот заплатил мне сорок джа. Из этих сорока У Та Дин взял себе десять. Из пятидесяти, которые заплатил мне китаец, он забрал двадцать. Деньги я отдавала матери. Она брала их, стараясь при этом не смотреть на меня.
Так мы и жили… В октябре, накануне праздника, конца буддийского поста, У Та Дин позвал меня и маму к себе — делать хлопушки на продажу. И надо было так случиться, что именно в этот вечер к нему нагрянула полиция, представители районных властей. Арестовали всех, кто весело проводил время в задних комнатах с моими знакомыми девушками Кхин Тан Вин и Анве. Их забрали в полицейский участок. Туда же привели нас с мамой и еще трех девушек, которые вместе с нами делали хлопушки. Всех нас, задержанных, видимо, можно было принять за шайку во главе с У Та Дином. Однако мы, женщины, были жертвами этого мерзавца, занимающегося грязными делами. В полицейском участке во время допроса с мамой случилась истерика. «Это я во всем виновата! Я! Я! Я! — кричала она. — Я погубила свою дочь! Меня надо убить!»
С большим трудом мы ее успокоили. Как и прежде, У Та Дин пытался сунуть взятку. На этот раз номер не прошел. Суд приговорил его к семи годам каторжной тюрьмы.
Мне не исполнилось еще и шестнадцати лет. По решению суда меня направили в женскую трудовую исправительную колонию, где я стала учиться шить. Я старалась выбросить из головы то ужасное, что мне пришлось пережить за последние годы. Но долго еще снился мне по ночам негодяй У Та Дин, пугая меня, словно привидение. В колонии жилось хорошо, однако тревога за мать, которая осталась совсем одна, не давала мне покоя.
Прошло полгода, и в колонию неожиданно приехал мой отец. Он сказал, что хочет меня забрать к себе. «Судебные власти не возражают, но нужно твое согласие», — сказал он. Я задумалась. Был бы отец один, и думать бы было не о чем. Но у него теперь другая семья, дети. А если я не найду общего языка с мачехой?