Люсьен содрогнулся. Теперь было совершенно ясно, к чему клонит Поль Арман.
— Мальчик мой, жизнь моей ненаглядной дочери — в ваших руках. В прошлый раз я просил вас серьезно подумать. Я предложил вам вместе с ее рукой принять часть моего состояния. Теперь я предлагаю вам все состояние целиком — только спасите моего ребенка. Ревность постоянно разжигает ее болезнь. Если вы отвергнете мою дочь, она умрет. Неужели в вас нет ни малейшей жалости и вы позволите ей умереть от несчастной любви? Неужели вы откажетесь жениться на ней?
— О! Сударь, — в страшном волнении воскликнул Люсьен, — если бы вы знали, как я страдаю с тех пор, как узнал о любви госпожи Мэри, вы бы, право, сжалились надо мной! Разве я не был с вами достаточно откровенен? Разве не сказал вам, что сердце мое не свободно?
— Да, это так, но я полагал, что речь идет об одном из тех мимолетных увлечений, что по большому счету решительно не имеют значения. Кто же в молодости не влюблялся безумно? Допустим, к моей дочери вы не питаете столь горячих чувств — ну и что? Разве хорошая дружба не стоит любви? Для начала довольно и того, что вы питаете к ней уважение и признательность, а потом придет и любовь, как это было со мной, когда я женился на матери Мэри!.. Что уж тут раздумывать… спасите девочку!
— А я и не раздумываю, сударь, — твердо произнес Люсьен, — любые раздумья в подобной ситуации были бы предательством по отношению к той, которую я люблю. Я сам очень страдаю от того, что причиняю страдание вам; мне очень жаль, что я вынужден ответить отказом, и делаю это с тяжелым сердцем.
Гнев и глубокая боль отразились на лице Поля Армана.
Люсьен продолжал:
— Вы только что говорили, как это было с вами. Ну что ж! О вашей честности чуть ли не во всем мире буквально легенды ходят, так скажите мне: если бы вы сами в свое время любили бы бедную девушку и поклялись бы ей, что она станет вашей женой, неужели бы вы нарушили клятву и предали бы ее, неужели предпочли бы любви честолюбие и согласились жениться на дочери Джеймса Мортимера? Ну, ответьте же!
— Чего вы от меня хотите? — выйдя из себя, закричал миллионер. — Я знаю только одно: моя дочь для меня — все, а она умрет, если вы будете упорствовать!
— Прошу вас, сударь, успокойтесь!
— Да как я могу успокоиться? Речь идет о жизни моей дочери, а вы хотите, чтобы я был спокоен! Ах! Вы просто безжалостны! Ну хорошо, теперь уж я не стану раздумывать! И спасу Мэри против вашей воли, но с вашей помощью!
— Но поймите же наконец, — сказал Люсьен, — что брак с вашей дочерью станет для меня тяжелым бременем! Ведь, спасая госпожу Мэри, я непременно убью свою возлюбленную!
— Э! — воскликнул миллионер, утратив уже, похоже, власть над собой, — ваша возлюбленная недостойна вас!
Люсьен побледнел.
— Недостойна меня! — сжав зубы, проговорил он. — Ах, сударь, не говорите больше таких вещей, иначе я решу, что отцовская любовь лишила вас рассудка.
— К счастью, это не так, и поэтому я еще могу спасти вас… спасти вашу честь…
— Что же угрожает моей чести?
— Тот брак, который вы намерены заключить!
Говорил все это Поль Арман отнюдь не в сердцах… Он специально оттягивал решающий удар, чтобы сделать его воистину сокрушительным.
— О чем это вы? Говорите же, сударь! Говорите же!.. — вскричал Люсьен: он был вне себя.
— Я еще могу помешать вам оскорбить память вашего отца, вырвав из вашего сердца эту постыдную, позорную, святотатственную любовь.
И без того бледное лицо Люсьена просто побелело.
— И вы говорите сейчас о моей любви к Люси? — сдавленно произнес он.
— Да, о вашей любви к Люси.
— Объяснитесь же, сударь! И сейчас же! Я хочу знать! И требую ответа! Если вы хоть минуту еще помедлите, я решу, что вы готовы пойти на клевету, лишь бы разлучить меня с моей возлюбленной.
— Известно ли вам, кто она такая, эта Люси, на которой вы собрались жениться?
— Да, сударь: честная девушка.
— Сирота, двадцать один год назад помещенная в парижский приют и вписанная в тамошние списки под номером 9. Вам это известно?
— Да, сударь, и это не имеет для меня ни малейшего значения! Брошенный ребенок ни в чем не виноват, тут родителям стыдиться следует.
— Допустим! — сказал миллионер, улыбнувшись при этом как-то гадко. — Все это очень благородно и великодушно с вашей стороны, но позвольте спросить: вы не пытались сами, ради собственного спокойствия, узнать, кто же ее родители?