Так лучше все же действовать, чем судить. Неужели это никому не приходит в голову?
Горицвет Безухов
Мой 2012
Когда объявляют мое имя как триумф-лауреата Всероссийской премии «Послушайте!» им. Хлебникова, я не верю. Вообще-то мы с Машей Покусаевой собирались пробовать шоколадное пиво тем вечером, но Владимир Антипенко очень, очень зазывал на финал. У меня просто не было шансов: в жюри Шевчук и Друзь, соперники — шерстяные волчары, ух как мощны их лапищи, а мне всего 18 лет, и я начинаю начинать. Выигрываю картинную галерею с шедевром Никаса Сафронова во главе, парный билет на самолёт над Питером, который прогорел, и то, что выиграть нельзя: многолетнюю дружбу с московской поэтессой Настей Лукомской. Лауреат позапрошлого года Алла Зиневич зачем-то крадёт у меня букет роз и кидает меня в ЧС. Ржу.
Я начинаю много выступать, выпускаю две книги о болезненных влюбленностях: «Сплин-синдромные», «Forget-me-not». Уезжаю в украинский тур, бросаю Арчета, потому что фраза «ты слишком нежная для меня» говорит мне обо всём. В Киеве знакомлюсь с топовой поэтессой XXI века Женей Бильченко, и понимаю: она — мой маяк и ориентир. Мне становится чуть менее страшно.
Иду в СПбГУ, слышу А.А. Аствацатурова из-за двери аудитории и влюбляюсь в голос. Мне хочется пить с Андреем Алексеевичем кофе, курить и говорить о литературе. Возможно, целоваться. Эта невзаимность стоит мне книги стихов «366 революций/Искусство оставаться», потому что в этом глаголе звучала его фамилия в искаженном студенческом пересказе: «астваца»; десятков пачек Кент-4 и успешного поступления в магистратуру на зарубежную лит-ру несколькими годами позднее. Я хожу вольнослушательницей в СПбГУ и на курсы «Мастер текста», жадно вбирая все, что говорит А.А.А. К сожалению, я до сих пор у него в чёрном списке. За что? Неужели безответно влюбиться — это такое сильное прегрешение?
Не будем о грустном: в этом году я закладываю традицию деньрожденческих концертов. Выстраиваю концерт 18-летия двухчастным: от женского и мужского лица. Ещё случается Петрозаводск и короткий роман с поэтом-врачом Егором Сергеевым. Я мёрзну под его окнами, курю и пишу стихи. Он учит меня мысленно желать сил каждой скорой помощи, проезжающей мимо.
Это я делаю до сих пор.
2012: Осень (стих)
Осень роняет листы с пюпитра, осень не хочет играть концерты.
Осень устала светиться в титрах, титры от фильма — ну, пять процентов.
Осени шарфик бы потеплее, горло больное, да кто ей свяжет.
Снова подарят букеты лилий, серых, расхристанных и увядших.
Как же там модно… а, в знак респекта. Плохо, забота когда забыта.
Осень думает: жизни вектор падает в петроэлектросбыты,
в пыльный ковер — не судьба прибраться, в чашки, немытые две недели.
Осень шепчет сквозь зубы: братцы, как же вы все мне поднадоели.
Все ваши лилии из-под палки, даже ухмылка — и то душевней,
ей в отвратительной коммуналке запах удавку кладет на шею.
Ей тут для вас распевать синицей, листья разбрасывать истеричкой:
может быть, счастье ей и приснится где-то на проводе электрички...
Каждый оптиковолоконный кабель важнее осенних песен.
Осень плачется на балконы каждый-прекаждый рабочий месяц.
Всем бы смотреть про влюбленных всяких, или двойное смертоубийство,
подозреваемых там — десятки, и в главной роли опять Клинт Иствуд.
Все дружно пялятся в мониторы, а с бутербродом вкусней, вообще-то.
Осень танцующей Айседорой что-то показывает: все тщетно.
Осень бросается афоризмом — это как мёртвому класть припарки.
Осень садится Киану Ривзом с булкой на лавочку в старом парке,
где даже птицы не ночевали, солнце запуталось в паутине.
Если вернусь с разочарованьем, знаю теперь я, куда идти мне.
2012: история Ханны Смоль
Это было 11 лет назад. Она пришла ко мне говорить о поэзии, о религии, о политике, о высоком. Но тем трудным подростком, что проживает кризисы вовремя. Ей было 16. Мне могло запомниться все что угодно: подаренная мной Библия, её жуткий макияж, угловатость или разговоры про парней на Неве или её уже написанные куча сборников, но втемяшились в память именно желтые сережки с кисточками. Потому что она сказала, что стащила их из супермаркета. Потому что — «бунт, мне 16 и так можно». Потому что она уже тогда сходила с ума от всякой необычной бижутерии. Это было каким-то символом ее невписывания в рамки, это взрывало мне мозг на тот момент и как-то подорвало мою правильную вселенную, где хорошие девочки так не делают. Но в 16 она была моей плохой девочкой.