Увидел.
— О, черт! — воскликнул я, не сдержав эмоции.
— Святая Мария, чтоб я так жил! — одновременно со мной завопило во всю глотку существо, сидевшее на чем-то, больше похожем на кол, чем на одноногий табурет.
Самое интересное, что у меня ни тени сомнения не возникло в том, что передо мной я сам, поскольку именно эта встреча была запрограммирована при расчете квантовой запутанности с ветвью суперпозиции, номер которой был выбран генератором случайных чисел.
— Это ты? — спросил я. Дурацкий вопрос, конечно. Но ничего другого мне в голову не пришло.
— Это ты? — спросил другой я, мысли которого, надо полагать, текли в том же направлении.
— Разрази меня гром!
— Раздери меня святой Шамаил!
Вопили мы одновременно, испытывая, естественно, одинаковые эмоции.
И одновременно оба замолчали, впившись друг в друга взглядами.
У меня — того, другого — оказалось две головы, соединенных общим ухом. Центральным ухом, точнее говоря, поскольку у каждой из голов было и собственное ухо с противоположной стороны лица. Нос на две головы был один, и находился он на тонком хрящике между головами. А ртов, тем не менее, было четыре, по два на голову. Самое же печальное или забавное, или неприятное, или утешительное (ощущения бурлили во мне, как в кастрюле с кипятком) было то, что в этом кошмарном лице… лицах… я легко узнал собственные черты — какими видел их как-то в кривых зеркалах в парке Яркон.
Я (то есть другой я, конечно) был кривобок, трехрук, о четырех ногах разной длины, одет в мой любимый темно-лазоревый костюм, перекроенный, конечно, под мою (другую мою) уникальную фигуру. Свой костюм (в нем я пришел на свидание с собой) я купил на распродаже в гипермаркете «Хаим и Хаим» в Тель-Авиве. И полагал, что город, который сейчас вокруг меня дымил, клокотал и кривлялся, тоже Тель-Авив, но преобразившийся, будто в том же кривом зеркале реальности.
Можно сколько угодно отвергать реальность, можно сколько угодно доказывать себе, что это другой мир, другая ветвь вселенской суперпозиции, но я-то, полжизни отдавший, чтобы изобрести аппаратуру, позволяющую реальностям интерферировать, прекрасно понимал, что это я, я, я и только я, а город этот именно Тель-Авив, каким бы карикатурным мне ни казались и я, и Тель-Авив в этой, одной из многих триллионов, ветви.
— Извини, — сказал я, обращаясь к нему, — за непроизвольную реакцию.
— Извини, — сказал я, обращаясь ко мне, — за недостойное поведение.
— А что ты ожидал увидеть? — поинтересовался я у него.
— Ты ожидал увидеть что-то другое? — поинтересовался я у меня.
— Нет! — воскликнули я и я одновременно.
Конечно, это была ложь. Я хотел увидеть себя в прекрасном костюме от Версаче, гладко выбритым, с огоньком в глазах, довольным жизнью, я хотел знать, что в другой реальности мне хорошо, у меня прекрасная работа, хорошая зарплата, красивая и умная жена, двое изумительных детей…
Он, видимо (наверняка!), ожидал увидеть то же самое.
Самое смешное — и мы оба это осознали: мы действительно увидели то, что и кого хотели.
Только в карикатурной форме. Ибо все внешние отличия ветвей суперпозиции есть всего лишь отражения в кривых зеркалах. Бродить в запутанных ветвях единой квантовой Вселенной — всё равно, что гулять по комнатам, где в беспорядке расставлены кривые зеркала самых разных форм.
Я представил, каким видит себя сейчас мой визави, и ужаснулся — существо с одной головой, двумя ушами и единственным ртом, не способным даже издавать стереозвуки… Кошмарное создание!
Я протянул обе руки, я протянул три, и я крепко пожал все наши пять рук, но оба — я и я — подумали, что никогда больше не стану тратить деньги (даже если в будущем эта процедура будет стоить не больше шекеля), чтобы посмотреть на себя со стороны. С той стороны. С тех сторон. Со всех сторон, из всех ветвей вселенской суперпозиции.
Все-таки эволюция поступила мудро, оставив человеку возможность видеть, ощущать, чувствовать единственный мир. Пусть мы, как дальтоники, не различаем многоцветье реальной Вселенной. Дальтоник счастлив, даже зная, что в природе есть множество цветов. Он живет в лучшем из миров — в собственном мире. Все остальные миры — лишь карикатуры на настоящий.
— Да! — воскликнул я.
— Точно! — воскликнул я.
И тут я вспомнил.
— Послушай, — сказал я. — Как тебя зовут? То есть понимаю, конечно, имя у нас одно на всех, но все-таки?
Если его мир — карикатура на мой, то имя…
— Падел, — сказал я. — А твое?