В Троицын день 1638 года святой отец прочел свою последнюю проповедь. Потом слег, сраженный недугом, причины которого носили явно психосоматический характер. «Он изрыгал из себя нечистоты, каковые несомненно являлись частицами пакта с дьяволом… Всякий раз, когда он принимал пищу, бесы выворачивали его наизнанку, причем с такой яростью, что это погубило бы и самого здорового человека». Кроме того, монаха мучили жестокие головные и сердечные боли, «не описанные в трудах Галена или Гиппократа». К концу недели «он исторгал из себя столь зловонную блевотину, что комната насквозь пропиталась смрадом». Наконец пришлось соборовать умирающего, однако в момент причащения бесы переселились из отца Транкиля в другого монаха, стоявшего на коленях подле кровати. Одержимый впал в такое неистовство, что полдюжины капуцинов едва могли его удерживать — он же все порывался пинать ногами агонизирующего отца Транкиля.
Зато похороны были пышными. «Когда же служба закончилась, верующие набросились на тело. Одни просто прикладывали к нему четки, другие же отрезали кусочки от рясы, чтобы сохранить их как реликвию. Не выдержав напора, гроб треснул, и покойника принялись дергать то вправо, то влево. Несомненно, святого отца оставили бы ободранным догола, если бы несколько почтенных людей не отогнали бесстыжую чернь. Вполне возможно, что эти нечестивцы не пощадили бы и самих мощей». Итак, клочки рясы отца Транкиля стали такими же реликвиями, как пепел человека, которого он пытал и сжег заживо… Все перепуталось. Колдун умер как мученик, а его палач после смерти превратился в святого — но такого святого, в душу которого вселился сам Вельзевул!
В сущности, все это не имело значения: фетиш есть фетиш.
Глава девятая
Грандье больше не было, но остались Еазаз, Завулон и прочие бесы. Этот факт казался многим необъяснимым. На самом же деле удивляться было нечему: когда не устранена истинная причина, никуда не денутся и следствия. В умы монахинь дьяволов вселили каноник Миньон и прочие экзорцисты, они же и не давали бесам исчезнуть. По два раза в день, за исключением воскресений, одержимые урсулинки устраивали привычное представление. Как и следовало ожидать, состояние их не улучшилось, а, пожалуй, даже ухудшилось, по сравнению со временем, когда Грандье был жив.
В конце сентября Лобардемон сообщил кардиналу, что обратился с просьбой к ордену Иисуса. Иезуиты пользовались репутацией людей ученых и умных. Если прибегнуть к их авторитету, то публика наверняка «перестанет противиться очевидной истинности луденских бесноватых».
Многие иезуиты, включая орденского генерала Вителлески, вежливо, но решительно отказывались участвовать в экзорцизме. Однако на сей раз деваться им было некуда. Вслед за приглашением Лобардемона поступил и прямой приказ короля, а устами его величества говорила персона еще более серьезная — его высокопреосвященство.
И вот 15 декабря 1634 года четверо отцов-иезуитов въехали в Луден. Одним из них был Жан-Жозеф Сурен. Отец Боир, провинциал Аквитанский, избрал молодого монаха в экзорцисты. Потом, правда, передумал и отменил свой приказ, но было поздно — Сурен уже покинул Маренн, чтобы отбыть к месту назначения. В конце концов миссия осталась за ним.
В ту пору Сурену было тридцать четыре года, он находился в середине жизненной дороги. Его характер сформировался, образ мыслей определился раз и навсегда. Собратья по ордену высоко оценивали его способности, уважали его религиозное рвение и аскетизм, страстное стремление к христианскому совершенству. Однако восхищению сопутствовала и некоторая настороженность. Отец Сурен обладал всеми задатками героя веры, но наиболее осторожные из иезуитов усматривали в личности Жан-Жозефа и некоторые тревожные черты. Например, любовь к чрезмерности в словах и поступках. Он говорил, что «человек, не доходящий до крайностей в божественных вопросах, никогда не приблизится к Господу». Мысль правильная, но с тем условием, что «крайности» имеют нужную направленность. Некоторые из оригинальных идей молодого монаха, по форме будучи вполне ортодоксальными, пугали своей непримиримостью. Например, Сурен говорил, что готов отдать свою жизнь за людей, рядом с которыми живет, но «в то же время намерен обращаться с ними так, как если бы они были его врагами». Надо полагать, что такая позиция не слишком облегчала жизнь братии, делившей с Суреном стол и кров. Подобное отношение к другим людям можно назвать антисоциальным, а помимо того, Сурен отличался еще и крайней безапелляционностью в вопросах праведности. Он говорил: «Мы должны искоренять в себе тщеславие столь же безжалостно, как святотатство, а невежество и несовершенство карать с беспредельной жестокостью». К столь непримиримому ригоризму Сурен присовокуплял еще и опасный интерес к так называемым «особенным дарам», то есть чудесным способностям, которыми иногда обладают святые праведники. Наставники и начальники монаха относились к этому пристрастию неодобрительно, потому что «особенные дары» вовсе не обязательны душе для спасения. Отец Анжино, друг Сурена, писал про него много лет спустя: «С раннего детства подобные вещи влекли его, и он придавал им слишком большое значение. Пришлось дать ему возможность идти по жизни этим путем, непривычным и необычным для большинства».