— Одного не понимаю: или ты извращенка, или лгунья, или непроходимая дура, — холодно сказала Кеша.
— Его возраст ничего не меняет!
— Моя дочь решила стать гбшной подстилкой! — закричал Гоша.
— Вайшнавский работает в органах. А точнее — в КГБ, сейчас уже ФСБ, не суть, — уже спокойнее продолжила Кеша. — Ты правда не знала? Просто мы не можем понять, это наивность или испорченность. Мало того, что замутить с мужиком— ровесником твоих родителей, так еще и с сотрудником КГБ, который мучил твоих родителей. И был инициатором того, чтобы нас расстреляли за измену Родине.
Какой бы я ни была злой, в тот момент мне стало смешно:
— Господа журналисты, по-моему, вы пьяные. Сегодня в редакции был корпоратив, не так ли?
— Она действительно не понимает, — тихо сказал Шадов. — Иней, девочка моя…
Я молча смотрела на этих троих людей, каждый из которых был старше на двадцать лет.
Они все тяжело больны.
Это ненормальный мир, в котором восемнадцатилетние девушки ненавидят своих родителей.
Это ненормальный мир, в котором восемнадцатилетние девушки влюбляются в сорокалетних мужчин.
Которые совсем не те, кем кажутся.
Я стояла и молча смотрела на его небольшую руку. Руку, подписавшую смертный приговор моему отцу и моей матери. За то, что они спускались в катакомбы и узнали там слишком много. То, о чем могли рассказать миру.
И даже не замечала, что плачу.
— Я тебе рассказывал, что был хиппи, — начал Шадов.
— Которого мы прекрасно знали, — прервал его Гоша. — И хорошим человеком, к слову сказать.
— Да пошли вы все! — я не могла это слышать.
— Он был очень милым и симпатичным хиппи, — продолжал Гоша. — И при этом двойным агентом. Стучал на своих в госбезопасность, и своим на госбезопасность. Затем с помощью влиятельного родственника устроился на хорошую должность (в двадцать три года-то!) и поменял дреды на форму. И когда… когда мы с Кешей влипли в нехорошую историю, нас привели к нему. И вчерашний борец за мир и любовь с легкостью подписал разрешение на эксперименты с нашей психикой.
— Не так все было, — прошептал Шадов. — Я спасти вас хотел от самих себя. Вы бы таких дел наворотили…
— Заткнись!
— Затем Вайшнавский накатал ходатайство о заключении нас под стражу. Дело вполне могло бы кончиться расстрелом. Якобы мы готовили нечто, подрывающее безопасность Верены. Но, слава Ктулху, СССР рухнул, — продолжила Кеша. — Нас отпустили. А в начале девяностых, когда свободней стало даже в ФСБ, Вайшнавский придумал себе вторую жизнь. Мотоцикл купил, косуху. Мне так-то все равно, я обиды не держу, ведь прошло столько лет. Да только не хочу, чтобы предатель и гбшник спал с моей дочерью.
— А он со мной не спал. Он меня любил. По-настоящему, — мой голос звучал, как будто издалека.
Родители долго молчали.
Затем Гоша сказал, тщательно подбирая слова:
— Иней, ты только подумай, как к тебе будут относиться друзья, однокурсники. Девочка встречается с сорокалетним мужчиной, у которого темное прошлое. Уму непостижимо. Содержанка, подстилка — это самые ласковые эпитеты, которые ты услышишь. Может, лучше станешь лесбиянкой?
Вместо ответа я подошла к Шадову и обняла его.
— Это не мимолетная блажь. Ей теплота нужна. Просто теплота. А у меня ее найти нетрудно, — вдруг сказал мотоциклист и погладил меня по волосам.
— Иннушка, что же это получается, заботы тебе не хватало? Бедная девочка, а мы думали, что у тебя есть все, — сказал Гоша, глядя на меня почти дружелюбно.
Я опустила глаза, чтобы только не встречаться с ними взглядом.
Кеша потянулась обнять меня.
— Маленькая, все будет хорошо. Забудь Вайшнавского. Ты нужна нам! Очень нужна.
И тогда они меня сломали. Ничто не ломает сильнее, чем любовь.
Мне показалось, что в кустах притаился мерзкий карлик с ехидной улыбкой. Я отвернулась и крепко взяла Кешу за руку:
— Да, мама, как скажешь.
Я же хорошая девочка.
Умница и красавица.
Я так хочу, чтобы родители меня любили. И предам кого угодно за их улыбку.
Беспечный ангел уехал в ночь.
А я…
Никогда я не была так далека от своего Шаолиня.
7