Вот и церковь. Матушка Раиса, с черными, сердитыми усами на верхней губе и с огромной, как луковица, волосатой бородавкой на подбородке, останавливается на ступеньках, внимательно осматривает воспитанниц, которые проходят мимо нее. Она стоит в черной одежде, перебирая четки, временами быстро, точно коршун, бросается к какой-нибудь девочке, одергивает на ней юбочку или шипит:
— Нос вытри, негодница! В храм божий вступаешь!..
Высокие своды церкви встречают маленькую Лукию приятной прохладой. Людей еще мало. Пономарь зажигает свечи, из темных углов неожиданно выступают лики святых в обрамлении желтых, как луна, венцов.
Девочки проходят вперед, останавливаются против алтаря. Лукия узнает знакомое лицо девы Марии. Седобородые апостолы расположились рядом. Строго смотрит с иконы Христос в терновом венке. Это не тот боженька, который похож на мясника с топором. И не тот, что с бородой. Это совсем-совсем иной. Это какой-то третий боженька. Его мучили, а затем распяли на кресте...
Лукия водит по стенам черными глазенками. Она хочет найти распятого... Вот он... Бедный, бедный боженька...
Девочка хмурит брони, в глазах поблескивают слезы. Вдруг маленькое сердечко наполняется гневом, губы шепчут:
— Так тебе, глупому, и надо! Почему не убежал?.. Почему кнута не взял? Кнутом бы их бить, бить, бить... Чтобы не приколачивали гвоздями к кресту...
Хор перебивает мысли Лукии. Он то затихает, то торжественно гремит, как молодой весенний гром. Девочка вся дрожит от неизведанного волнующего чувства. Где она?
Песня! Лукия как бы снова видит трепещущий огонек коптилки, дрожащие тени на стенах и слышит грустный голос матери. Мать поет, а Лукия ей подпевает, качая в такт головой. Девочка припоминает слова и начинает потихоньку мурлыкать:
Ну-ну, котино,
Засни, мала дитино.
Засни, задрiмай,
Нiчого не думай...
Что-то больно впивается ей в ухо. Ногти! Матушка Раиса наклоняется к «злоумышленнице». Лукия видит совсем близко два сердитых глаза, которые переливаются красными искорками, губу с усами и большущую, похожую на паука бородавку.
— Поешь, фараонка! Так молишься, негодница!
Из алтаря выходит священник в красной ризе, расшитой серебристыми узорами. Он машет кадильницей, что-то громко возглашает. Все опускаются на колени. Лукия тоже становится на колени. Снова гремит хор. Но девочка уже не поет.
Домой дорога уже не такая радостная, как в церковь. Длинная служба утомила девочек, они проголодались и с грустью подумывают о том, что сегодня опять какой-нибудь пост...
Лукия идет, безразлично и устало посматривая вокруг. Она надышалась в церкви ладаном, и теперь ей кажется, что запах его стоит и здесь, на улице.
— Что это ты за песню напевала в церкви? — дергает ее за руку Санька. — Ну и комедия. Я чуть не прыснула со смеху. А ну, запой ее еще разок.
Лукия пугливо озирается на матушку Раису. Но тут девочка видит, как двое солдат с винтовками вывели из переулка женщину. Она, должно быть, плачет, потому что закрыла лицо платком. На ней обыкновенная крестьянская одежда, во всей ее фигуре что-то знакомое-знакомое, родное.
Лукия вся затрепетала. Воспоминания о матери мгновенно сжали ей сердце с несвойственной детям болью. Девочка остановилась. Она была почти уверена, что видит свою мать... Хотела закричать, заплакать, но матушка Раиса что-то крикнула. Санька дернула за руку, и Лукия невольно пошла дальше... Оглянувшись, она увидела спину женщины в деревенской одежде уже далеко, в конце улицы...
Глава восьмая
САНЬКА
Это был страшный для приюта день. В воскресенье дети-сироты, как всегда, пошли в церковь. Саньке еще с утра было не по себе, болела голова и подташнивало. В церкви ей стало совсем плохо. Она попросила у матушки Раисы разрешения выйти. Но нельзя было и думать о таком разрешении. Ходить по церкви во время службы? Разве может матушка Раиса такое разрешить. Что скажут о ней люди? Как воспримет это графиня, когда ей донесут? Не скажет ли, что воспитательница распустила девочек-сирот?
Санька не выдержала. У нее совсем закружилась голова, стошнило от ладана. Девочка потеряла сознание.