Михаил же Клепиков запомнил навсегда и для себя отметил то особенное, бережное отношение к земле, которое как нельзя лучше характеризует внимание заботливого хозяина ко всякому живому существу. Шел разговор об урожае. Клепиков замахивался на неслыханное — наметили его хлопцы по триста пудов взять с гектара, то есть по пятьдесят центнеров.
— Надеемся получить, — сказал Клепиков.
— Получить? Принять, Михаил Иванович. Как у нас говорят? Произвести столько-то пудов с гектара… Получить столько-то центнеров… а земля не производит, друзья мои. Она рожает. Земледелец, хлебороб помогают ей в этой материнской ее миссии.
Вот в это «не производить», «не получить», а «земля рожает» много смысла. вложено Павлом Пантелеймоновичем. И главное тут, что земля — живой организм, надо соблюдать законы ее жизни, не нарушать их, а, зная, использовать. Но не быть, однако, всего лишь алчным потребителем. Не «бороться с природой», не «покорять» ее, хвастаясь своими победами, а жить в кровной связи с ней, помогая ей в «материнской ее миссии». Мысль далеко не праздная, особенно в наши дни…
В Москве проходил XXIII съезд нашей партии. Впервые в своей жизни Павел Пантелеймонович был делегатом высшего партийного форума.
Кого только не встретил он тогда! И с кем бы ни говорил, у всех одна общая тема — как сделать жизнь нашего народа еще краше, что надо сделать для улучшения сельского хозяйства. Жил он в гостинице «Москва». И вот в один из вечеров, когда он присел отдохнуть в холле, к нему подошла уже немолодая женщина. Он, кажется, где-то видел ее, но сразу не мог припомнить где. И лишь когда она первая обратилась к нему, он тут же спросил:
— Вы Малинина?
— Она самая, — подтвердила она с той необыкновенной простотой, какая может быть только у людей очень честных и порядочных.
Немало он слышал и читал в газетах об этой удиви-тельной русской женщине, которой гордится по праву наша страна. Вот уже сколько лет возглавляет она колхоз «12-й Октябрь» в Костромской области и нет лучше ее хозяйства, нет богаче по всей области. Немало ей пришлось пережить и выстрадать. Шутка ли — идти с родным колхозом с самого первого шага хозяйства?! Первый орден Ленина получен ею в 1944 году за участие колхоза в выведении знаменитой костромской породы.
— А мы с вами коллеги к тому же, Прасковья Андреевна, — заметил Лукьяненко, — вы тоже имеете отношение к селекции, только в области животноводства.
— А как же? Потому мне и интересно с вами говорить сейчас — мы ведь тоже сколько труда положили, когда буренушек своих выхаживали…
И дальше рассказывала — удивительный рассказчик Малинина… Про военное лихолетье и про голодные годы после войны. Разруха, голодно и холодно — бабы в плуги впрягались и пахали, пахали…
Он всматривался в черты ее лица и глазам не верил. Сколько ей лет? Нет, глаза у Малининой полны света, бодрости и веры. Годы не смогли ничего с ней поделать — такая же все боевая, все так же полна надежд и планов — о своем колхозе как рассказывала!
Долго они проговорили с ней в тот вечер. И в шутку ли, всерьез, но предложил он тогда попробовать сеять в костромском колхозе Безостую-1.
О многом было переговорено, и осталось у Павла Пантелеймоновича впечатление от встречи с настоящей русской женщиной — из тех, о которых Некрасов еще писал…
Не думал, не гадал, конечно, Павел Пантелеймонович, что эта замечательная русская крестьянка через много лет найдет все же случай побывать в Краснодаре, на его родине, и обязательно приедет в институт, где работал. Войдет, когда его уже не будет в живых, в его рабочий кабинет, превращенный в музей, станет рассматривать вещи, фотографии, документы, образцы пшениц, выведенных под его руководством. И напишет потом в книге отзывов простые слова, замечательные, идущие от самого сердца слова — там же писали о выдающемся ученом и космонавт — «хочется преклонить свою голову перед величием человека, который столько сделал для увеличения урожайности пшеницы», и члены иностранных делегаций, группы учащихся, колхозников, — там Прасковья Андреевна оставила свои слова: «…Мне выпало большое счастье побывать в Краснодаре и быть в институте ученых, где работал тов. Лукьяненко П. П. Ведь с Павлом Пантелеймоновичем встречалась я в гостинице «Москва», когда была на XXIII съезде. Он многое рассказал о своей работе и рекомендовал его сорта пшеницы сеять у нас в Костромской области, и я никогда не забуду его слова…»
А вскоре после съезда, когда Павел Пантелеймонович вернулся в Краснодар, снова пришло письмо из родной станицы от брата. Василий Пантелеймонович писал, что, когда он был в Москве, они со старшим братом Петром собирались наведаться к нему после съезда. Затем излагалось письмо из Тбилиси, где сын Платона Николаевича Зедгинидзе рассказывал о чествовании отца, как пришло поздравление восьмидесятипятилетнему учителю из Ивановской. Были тосты за кубанцев, многочисленная родня пела и плясала. Заканчивалось письмо брату так:
«Дальше он писал, что у него об Ивановской сохранились хорошие впечатления, когда «и макуха казалась вкуснее хлеба», и изготовление чернил из бузины, и походы с тазами и кастрюлями для шума против саранчи, и многое другое…».
Глава четвертая
Запомнился Павлу Пантелеймоновичу один из последних приездов в Ивановскую. То было в последних числах августа, в холодный воскресный полдень. Пошли они с братом Василием к одному из многочисленных родичей, долгожителю станицы Ивану Пантелеймоновичу Рижко, благо дома их неподалеку, в двух шагах один от другого.
Они застали Ивана Пантелеймоновича во дворе — он вышел к ним, отряхивая вилы, — уже десятый десяток пошел, а только что перекапывал, готовил к зиме виноградные междурядья.
Длинный чистенький старик, глаза голубые и светлые. Белая-белая бородка, усы, голова — все белое.
— Доброго здоровья, Иван Пантелеймонович!
— День добрый, Василий Пантелеймонович. А кто это с тобой, что-то не помню? Или вижу плохо? Беда!
— Брат мой, Павел.
— А, академик, тот, что в Краснодаре живет… Ну, пройдемте в хату, чего ж тут. — И он, как бы извиняясь, развел руками.
Сидя на табуретке, Павел Пантелеймонович слушал, как этот много повидавший на своем веку человек отвечал на вопросы Василия. Ушел Рижко Иван Пантелеймонович на службу в 1900 году. Подумать только — его еще и на свете не было! Полк стоял в Тифлисе. Служить пошел грамотным — к тому времени кончил пять классов. Конечно, тогда таких среди казаков на пальцах пересчитать можно было. В сотне только четверо могли читать-писать письма. Главное занятие там — обучать джигитовке. Трудно представить сейчас, но тогда-то он чудеса творил — на коня, когда тот полным наметом идет, мог во весь рост встать, а иногда, если удавалось, после этого схватывал шапку с земли на всем скаку. Получал призы на смотрах и играх, именное оружие, серебряные часы «Павел Буре» вручали не раз. Большое дело для полка сделал — стольких обучил джигитовке. Не все ж умели…
Когда ходил в школу, классный наставник выпорол его раз за то, что отец не успел оказать учителю какой-то нужной ему услуги. Строгий был вообще человек — чуть что, бил линейкой, ребром по ладони!
— А кого вы из родни нашей помните? — спросил Василий.
— Деда вашего, — отвечал он тут же. — Да кто же его не знал?! Работник был — во! И все у него водилось. Ты спроси лучше — чего у него не было? — И, пригибая несильные уже пальцы один за другим, перечислил: — Отара овечек, хоть маленькая?.. Имелась. — Он победно пригнул мизинец. — Пчелками занимался? А как же! Все, помню, хлопотал с дуплянками своими да с ульями. Так и ждали, как праздник придет, медовый спас, — идем к нему прямо из церкви. Да и на яблочного спаса по двору на зеленом шпорышу выстилал дорожками ряднинки, тарелочки наставлял с медом, и всем, кто ни пришел, — угощение! И когда это он успевал все? У него и байдочка там на лимане плавала своя — побежит, вентеря повытрусит — и есть у него рыбка. Никогда рыбу не заготавливали, не жадничали, а ловили по надобности только, чтоб на сегодня-завтра, а там свеженькой иди подлови. Трудягой жил ваш дед.