Остановка трамвая пестрела от черных зонтов и разодетой молодежи. Да, был то конец мая. Цвела тогда белая акация. В акациях громко кричал сверчок, соревнуясь и забивая скрежет вагонов на повороте к виадуку.
«Отцветет пшеница, и начнется лето», — подумалось ему, когда он вошел в трамвай. На табло стадиона светились цифры 0:0. За виадуком, на зеленых лужайках прогуливали овчарок, и боксеров, и собак всяческих иных пород.
Возле желтой пивной бочки роились неуемные любители. Громоздились в небо огни телевизионной вышки, повиснув там красными пятнами.
В который раз поймал он себя на мысли о хлебе и приказал себе думать о другом. Сразу же обступили его кадры фильма Кристиана Жака, который только что посмотрел. И сразу на него дохнуло смрадом и спесью нацизма, сытого, тупого и наглого.
— Я сказал — Сенека! — эти слова нацистского офицера, беспардонно ввалившегося на вечеринку французов, долго не шли из головы Павла Пантелеймоновича в тот вечер.
И когда он шел мимо памятника Победы, раскинувшего крылья солдатской накидки под двумя вековыми дубами, замершими в почетном карауле, на него, как и всегда в подобных случаях, нахлынула волна воспоминаний о сыне. То как сидел тот еще совсем маленьким у него на коленях — было это на берегу моря в Анапе — и просил еще и еще раз «покатать на лошадке», а то уже крепким, хорошо сложенным юношей, на вид чуть старше своего возраста. И как однажды его по бугорку снега разыскала мать, привезла домой на подводе, на которой ездила встречать детей из школы, и его долго растирали сухим жгучим снегом, потом надевали вязаные шерстяные носки и поили горячим чаем…
— Я сказал — Сенека! — И волчья морда нациста, отвратительно осклабившись, отлетела во тьму…
Он уснул наконец, подложив ладонь под левую щеку.
Дел все прибавлялось с годами. В их числе — дела депутатские. Немаловажное значение Павел Пантелеймонович придавал этой работе. Ведь это часть его гражданской совести — жить интересами и заботами людей, верящих ему, надеющихся на него, что он придет на помощь, не отмахнется, не отложит в долгий ящик. Никто не упрекнет его — вход к нему в кабинет всегда свободен. Никто и никогда не высиживает в его приемной часами — он знает цену времени и потому ценит его у других. Всякий, начиная от простого рабочего и вплоть до самых высокопоставленных, может входить к нему и являться попросту, без каких-либо церемоний. Слух о его доступности и душевной щедрости разнесся по кубанской земле, и вот уже к нему тянутся люди, совершенно не имеющие никакого отношения ни к институту, ни к нему самому. Иногда среди них оказывались те, кто оступился, свернул с правильной дороги — и им охотно подавал руку Лукьяненко, разумеется, строго взыскивая с них за содеянное.
Один молодой человек обращался к нему в сентябре 1969 года с такими словами:
«В 1965 г. окончил семь классов в дневной школе и в связи с материальными трудностями поступил на предприятие. Нас в семье трое, я самый старший, отца у нас нет, так что матери с нами было нелегко. Я рано вышел из-под ее контроля, перестал прислушиваться к ее советам. Это стало сильно проявляться, когда я поступил на работу. Хотелось казаться старшим, т. е. самостоятельным, что ли, стал курить, понемногу выпивать. Преступление случилось в октябре 1967 г.
Будучи здесь, я все трезво проанализировал и взвесил, понял, что прежде всего во всем виноват сам. Как известно, человек не рождается преступником, оп им становится в силу определенных обстоятельств… Пробыв здесь год и три месяца, я не имею ни одного нарушения режима содержания, отлично работаю.
В честь 50-летия ВЛКСМ мне присвоено звание «Передовик производства», участвую в общественной жизни колонии, заканчиваю 8-й класс, учусь хорошо. В будущем мечтаю получить среднетехническое образование и жить как миллионы советских людей. И я Вас очень прошу помочь мне, если Вам не безразлична судьба запутавшегося человека».
«Надо помочь этому парню», — решает Павел Пантелеймонович. Кривая дорожка никому еще пути истинного не указывала, а если человек тянется к лучшему, если понял свои ошибки, такому следует протянуть руку. И он пишет ему слова ободрения и мужества, искренне желает до конца разобраться в своей жизни.
Читая депутатскую почту, Лукьяненко с благодарностью помнил о том, что народ не раз оказывал ему свое доверие. Он избирался депутатом и краевого и Верховного Советов. В последние годы представлял трудящихся Майкопского избирательного округа в Верховном Совете СССР. В Майкоп теперь приезжал не только по делам научным, но и для исполнения своих депутатских обязанностей. За него единодушно отдавали свои голоса и русские, и украинцы, все жители многонационального города. И конечно, адыгейцы. Давно канули в вечность времена, когда задавленных нуждой, голодом и нищетой, обуреваемых религиозными предрассудками горцев стравливали с казаками, а казаков с горцами власть имущие. Сегодня адыгейский народ, опираясь на плечо старшего брата — великого русского народа, строит новую счастливую жизнь.
К своим депутатским полномочиям Павел Пантелеймонович относился серьезно, с пониманием их значимости и ответственности. Если к нему обращаются, значит, нуждаются люди в его поддержке, помощи, защите от несправедливости. Как не помочь, к примеру, пенсионерке, проработавшей более двадцати лет на одном предприятиии ушедшей оттуда на заслуженный отдых. Просит она теперь разрешения на постройку сарайчика для хранения дров, а ей отказывают. Разве такой человек не заслужил более внимательного к себе отношения? Или вот — в детском садике более ста детей, но хранить продукты для пищеблока негде. Неужели нельзя помочь им приобрести, на худой конец, холодильник «ЗИЛ-Москва»?! Нужно решать и такие проблемы! И появляются на бланке депутата Верховного Совета СССР слова с просьбой, советом, пожеланиями.
В последний день, когда ушел Павел Пантелеймонович с работы и уже больше никогда не вернулся в свой кабинет, среди прочих бумаг, среди неоконченных полевых журналов и заметок он оставил листок с наброском заявления об оказании помощи и предоставлении квартиры агроному, работавшему тогда на одном из сортоучастков края.
Не за тридевять земель, но все же не рукой подать от Кубани до Кировоградской области. Тем приятнее было чувство волнения, когда Павел Пантелеймонович читал письмо с Украины. Не потому только, что писали именно к нему, а оттого, что слова, высказанные в письме, навеяли высокие мысли. Да и как могло быть иначе?! Одно дело, когда о Докучаеве он слышал из уст одного из любимейших своих учителей, Захарова, и совсем иное — если об этом удивительном человеке — и через полвека! — напомнили ему простые колхозники. Значит, недаром прошла вся жизнь Василия Васильевича, выходит, идеи его и сегодня жизненно важны.
Хлеборобы с Украины писали ему, что их колхоз находится на границе лесостепи и степи. Хозяйство расположено на плодородных черноземах. Однако скудное количество осадков, частые суховеи нередко были причиной низких урожаев. Но труженики полей не сидели сложа руки. На землях, занимаемых их хозяйством, в конце прошлого века по инициативе Докучаева были заложены лесополосы площадью около тридцати гектаров. Колхозники хорошо оценили значение лесополос, и за годы Советской власти на всей территории был создан мощный заслон на пути суховеев. В хозяйстве давно поняли, что насаждения играют не последнюю роль в повышении урожайности сельскохозяйственных культур.