Несмотря на занятость, не раз и не два довелось Павлу Пантелеймоновичу в последние годы побывать в этом учебном заведении. Его избрали здесь членом ученого совета, да и по другим делам заходил нередко: его аспиранты учились в институте, а студенты проходили практику у них. Выступал он и с лекциями. И всякий раз в этих стенах посещала его какая-то неясная мысль. Быть может, чего-то все же сельскохозяйственному институту недостает? Нет, справедливо называют самый крупный в республике, да и не только в ней одной, сельскохозяйственный вуз «кузницей кадров». Готовят в нем специалистов не только для Кубани, но и для всей зоны Северного Кавказа. Учатся здесь студенты Украины, Казахстана, Поволжья. Партия и правительство не жалеют средств для укрепления материальной базы института, открываются новые факультеты. Ученые много делают для того, чтобы в колхозах и совхозах были отлажены и введены в действие самые передовые технологические процессы, внедряют свои изобретения в производство. Среди профессорско-преподавательского состава есть авторы учебников, по которым обучаются студенты сельскохозяйственных вузов страны. Это так.
А перед глазами плыли одна за другой картины из прошлого, трудного времени, сценки из его студенческой жизни. Они преклонялись перед ними, своими наставниками, души не чаяли в профессоре Захарове, уже тогда как на кудесника смотрели на Пустовойта, надо же — на руках пронесли до самой теплушки отъезжающего на работу в Крым профессора Лойдиса?! И, глядя на переходящих по длинным коридорам с лекции на лекцию сегодняшних студентов, подумал: «Поклоняются же сегодня кому-то и они, перед кем-то благоговеют!»
Кажется, совсем недавно здесь трудился профессор Носатовский. На протяжении многих лет Павел Пантелеймонович трудился с ним бок о бок.
Антон Иванович Носатовский… Что знал он о нем? Уроженец станицы Гнилоаксайской, долгое время работал в Донском сельскохозяйственном институте. Перебравшись на Кубань, с 1937 года возглавлял в Краснодаре кафедру растениеводства. Носатовский продолжал и в новых для него условиях исследования, которым была посвящена вся предыдущая работа на Дону. Это были разработки вопросов биологии и агротехники яровой и озимой пшеницы.
В 1943 году, весной, по возвращении из эвакуации Антон Иванович застал полностью уничтоженные лаборатории. Начинать пришлось, как и всем, с нуля.
Вспомнилось время после эвакуации, те редкие случайные встречи на конференциях и делянках, находившихся по соседству. Видел он тогда Антона Ивановича осунувшимся и разбитым. Знал Павел Пантелеймонович, что в эти минуты мучает Носатовского сердечный приступ, — чувства отца, потерявшего сына, никогда не притупятся, и это так знакомо ему…
В первые же годы после войны Носатовский дал теоретическое обоснование оптимальным срокам посевов озимой пшеницы на Кубани, внес предложение о бес-плужной подготовке под озимую пшеницу по пропашным предшественникам. Эта идея нашла потом широкое применение в сельскохозяйственной практике.
Лукьяненко хорошо знал и ценил вклад, внесенный профессором Носатовским в копилку отечественной сельскохозяйственной науки. Потому и с особым вниманием отнесся к его книге, когда та вышла вторым изданием в Москве. Он писал в предисловии к ней:
«Среди работ по биологии пшеницы монография профессора, доктора сельскохозяйственных наук А. И. Носатовского «Пшеница (биология)» является наиболее полной. В ней излагаются результаты тридцатилетней работы автора по культуре пшеницы. В работе с достаточной полнотой обобщены исследования и других ученых страны, посвященные биологии этой культуры.
Монография получила высокую оценку среди ученых и агрономических работников производства. Она была переиздана в Китае, Польше и Венгрии. В настоящее время монография А. И. Носатовского «Пшеница» стала библиографической редкостью…»
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
Глава первая
Молодежь стала тянуться в Краснодар и из других стран. Несколько лет провел в исследовательском институте венгерский аспирант Ласло Сунич. Он уехал в родную Венгрию и будет там на практике применять опыт, который перенял от самого Лукьяненко в Краснодаре. Прошло время, и вот он пишет своему учителю письмо, полное теплоты и благодарности. Из него Павел Пантелеймонович узнал, что его питомец уже работает в Мартонвашаре в отделе селекции, рядом с ним трудится и его жена Людмила, она также занимается селекцией. Как это здорово, когда и жена идет по жизни бок о бок с мужем — каждую минуту чувствуешь ее поддержку и совет! Это он знал по своему опыту. Было приятно узнать о том, что Суничи получили хорошую квартиру, Павел Пантелеймонович улыбнулся, когда прочел, что Ласло теперь живет «в пяти минутах ходьбы от главного корпуса института». Он живо представил себе эти места, в которых довелось побывать не один раз, — и музей Бетховена, где, по преданию, композитор давал уроки музыки, и старинные здания, стены коих до самых крыш увиты зеленью, и потому видна только красная черепичная крыша да окна. Представил своего давнего доброго друга Шандора Райки, как они с ним ездили в Ивановскую посмотреть хату, где он родился. Давно никто не живет в этом длинном строении начала века. Заглянули в окна — там все та же русская печка, а за ней кладовка. Двери и окна выкрашены все той же темно-синей масляной краской, и только две иконы, составленные на пол — одна большая, другая поменьше, — напоминали о чужих людях, еще недавно живших здесь. Да пара пыльных кирзовых сапог и масса окурков разной величины — вот что осталось на месте шумной и веселой детской его жизни, когда в прохладе высоких тополей таилась иволга и в чистый родниковый голос нет-нет да и врывался ее резкий вскрик. На сухую макушку старой шелковицы прилетела серая горлинка, и далеко вокруг в горячем солнечном свете разносится ее скороговорка. На камышовой гребешок сарайчика присядет, порхая, удод, сверкнет белыми пестринками оперения и золотом короны. Издали и не разберешь, как линия длинного клюва переходит в острый хохолок. У самого входа в конюшню вьются шилохвостые ласточки, с забора взлетает и виснет над землей, часто мельтеша крылышками, серый сорокопут, высматривая добычу. Полдень. Белеет от солнца в такой час густая лебеда вокруг сухой навозной кучи, вянет крапива за сараем, а под плетнем, купаясь в золе, терпеливо сзывает цыплят квочка. Неподалеку, стоя на одной ноге и зорко поглядывая по сторонам оранжевым глазом, нехотя вскрикивает петух…
Отогнав нахлынувшие видения, Лукьяненко вернулся к письму. Ласло Сунич писал, что еще во время работы в Сегедском институте он предложил выпустить книгу о Лукьяненко с включением некоторых статей ученого…
И конечно же, как и все селекционеры, его воспитанник пишет с тревогой о погоде и о состоянии посевов: «Посевную кончили. Но осень очень неблагоприятная. Всходы плохие, если где появились. Но почти везде зерно лежит в земле. Уже два с половиной месяца нет дождей. Как бы нужен был дождь!»
И наконец, строки письма, что заставили пережить те минуты, какие знакомы всем учителям и врачам — людям, ставящим человека на ноги и возвращающим им жизнь, исцеляющим недуги. «Дорогой Павел Пантелеймонович! Мне очень приятно вспоминать время, когда я мог быть в Вашем отделе, работать и учиться под Вашим руководством. Ваши советы всегда были своевременны и очень-очень мне необходимы. Жаль, что это хорошее время прошло. Оно, пожалуй, было самым лучшим». И он вспомнил, как сам когда-то благоговел перед профессором Богданом, сколь обязан был, и всегда это чувствовал, Пустовойту тем, что во многом благодаря их примеру и влиянию выбрал свою дорогу раз и навсегда. Поэтому слова, написанные ему венгерским аспирантом, стали так близки и памятны ему, так хорошо знакомы!
Нужно сказать здесь, что этот год принес ему немало доброго. Уже в начале 1971 года он получил письмо с благодарностью от работников ордена Ленина совхоза «Кубань» Кавказского района. Оно дорого ему не только потому, что это знак уважения и внимания. Было здесь что-то более важное. Вот что писал Павел Пантелеймонович в ответном письме: