«…Я затрудняюсь сказать, что Василий Степанович любит больше — пшеницу или подсолнечник. Во всяком случае, не знаю ни одного совещания по пшенице, на котором бы не присутствовал и не участвовал активно в работе Пустовойт».
Все, кому доводилось общаться с Пустовойтом или Лукьяненко, а тем более те, кому пришлось бок о бок работать с ними, — все они в оценке взаимоотношений между обоими учеными — и что касалось сугубо научных контактов, и чисто человеческих качеств, сходились в одном — это была дружба людей, глубоко преданных науке, любящих прежде всего то дело, которым каждый из них занимался всю жизнь.
Вообще же отношения между двумя учеными можно охарактеризовать как взаимное уважение предельно чутких, внимательных друг к другу людей. Хотя закадычными друзьями их, конечно же, никто бы не назвал. Василий Степанович исключительно сдержан, корректен, педантичен до сухости, до мелочей. Павел Пантелеймонович — человек совсем иного склада — молчалив, неразговорчив, но прост, добродушен, отзывчив к людским нуждам. К себе, к своей особе недостаточно внимателен.
Их отношения были далеко не идиллическими. Порою некая тень пыталась пробежать между ними. Но к чести как того, так и другого, всякий раз они не давали себя вовлечь в недостойную игру. В пору высокой и продолжавшей расти славы Безостой какой-то из поклонников Пустовойта прислал ему копию своего «послания», которое он отправил в Москву. В том письме незадачливый автор задавал вопрос: почему этой славой, по праву, мол, принадлежащей Пустовойту, воспользовался Лукьяненко? Но ни для кого и никогда не было секретом, что Василий Степанович долгие годы занимался выведением ржавчиноустойчивых гибридов и в 1930 году передал годами накопленный материал, ценнейший в селекционном отношении, начинающему тогда селекционеру Лукьяненко… Пустовойт собственными руками написал опровержение, в котором категорически отрицал какую бы то ни было свою причастность к созданию шедевра мировой селекции — Безостой-1.
Подобного рода недоразумения, как ни странно, возникали и по поводу самого названия сорта — Безостая. Общеизвестно, что в пятидесятые годы колхозник-опытник одного из колхозов края Г. Т. Шкода путем скрещивания озимого сорта Ворошиловка с найденной в посевах сорта Мелянопус-69 яровой безостой пшеницей получил новый сорт озимой, который назвали Безостая-Шкода. Урожайность в сортоиспытаниях по своей северной зоне сорт показал на два центнера выше районированных на то время и вскоре получил путевку в жизнь. О сорте упоминалось тогда и в газетах, но удержаться хотя бы на несколько лет в производстве он не смог. Само собой разумеется, Безостая-1, выпестованная под руководством Лукьяненко, с ним ничего общего не имела и не могла иметь. Однако находились злые языки, которые и тут пытались судачить, делать недвусмысленные намеки. Но, как говорится, собаки лают, а караван идет дальше…
Есть одно обстоятельство и, быть может, самое важное — Лукьяненко и Пустовойта отличала исключительная преданность своему делу. Они и мысли не допускали, что эту свою работу можно кому-либо передоверить, какое-то звено ее ослабить.
Казалось бы, ну что дает селекционеру такое дело, как чтение лекций на ежегодных курсах по апробации новых сортов? Каждый год до шестисот агрономов со всей Кубани съезжалось на эти курсы. Занятия подобного рода мог бы проводить кто угодно из огромной массы специалистов. Но ни Лукьяненко, ни Пустовойт не передоверяли этого дела никому, не отдавали его ни в чьи руки. Они понимали, что от того, насколько их рекомендации по возделыванию новых сортов дойдут до рядовых исполнителей, тех, что непосредственно претворяют их идеи в жизнь, испытывают их на практике, — от этого в конечном счете зависит судьба не только выпестованных ими детищ, но и в целом урожая. Вот почему они всегда принимали самое активное участие в работе курсов и всей душой стремились обратить внимание слушателей на ту или иную особенность нового сорта.
В 1957 году академик П. П. Лукьяненко за выдающуюся селекционную деятельность по выведению новых сортов пшеницы был удостоен звания Героя Социалистического Труда с вручением Золотой медали «Серп и Молот». В. С. Пустовойт один из первых тепло поздравил коллегу.
Многим памятны слова Павла Пантелеймоновича, сказанные им на праздновании восьмидесятилетия Пустовойта 15 января 1966 года, когда один из ораторов, тогдашний ректор Кубанского сельскохозяйственного института П. Ф. Варуха, произнося здравицу в честь юбиляра, упомянул: «Не забывайте, пожалуйста, Василий Степанович, что вы наш питомец. Вы когда-то были нашим студентом, и мы гордимся этим». Павел же Пантелеймонович, поднимая свой бокал, сказал тогда: «А я хочу сказать, что мне на всю жизнь запомнилась первая лекция в сельскохозяйственном институте. И лекция это была ваша, Василий Степанович, по общему земледелию».
Виновник торжества услышал, пожалуй, самое сердечное и приятное. Такое воспоминание глубоко его растрогало. И если слова предыдущего оратора именинник воспринял сдержанно, то после выступления Лукьяненко лицо его, обычно бесстрастное, засветилось от благодарности.
Последние несколько лет ученым довелось жить в одном и том же девятиэтажном доме на улице Пушкина, где поселились научные работники города. Изредка встречались они то в подъезде, то в скверике под высокими разросшимися кленами, там, где в памятные им обоим времена возвышался теперь уже не существующий бронзовый монумент Екатерины с запорожцами, созданный в 1907 году по проекту знаменитого скульптора М. О. Микешина. Чуть пригреет солнце, и на кустах сирени лопаются почки, матери и бабушки прокатывают по дорожкам в колясках грудных детей, летают над еще голыми клумбами проснувшиеся ранние бабочки, а в трещинках асфальта уже светятся острые травинки. В такую погоду кажется, что вся округа изнемогает от оглушительного воробьиного крика, как и черная земля под весенним солнцем. Возятся с игрушками малыши, присматривают за ними бабушки, прохаживаются степенно или дремлют на скамейках завсегдатаи-всезнайки; пачки свежих газет под мышкой, порою о чем-то важном спорят друг с другом, не замечая прохожих, которые торопливо пересекают по диагонали зеленый четырехугольник старинного сквера.
В выходной день отыщет Павел Пантелеймонович на кухне хозяйственную сумку, опустится в лифте и отправится в ближайший магазин за хлебом. По душе ему после напряженных занятий совершить небольшую прогулку, а по дороге зайти в этот уголок, походить по аллеям, похрустывающим ракушкой, полюбоваться зеленым весенним облачком ивы в углу сквера и проплывающими в ветвях высоких деревьев облаками. Во время такого моциона он нередко виделся с Василием Степановичем, также вышедшим прогуляться и подышать свежим воздухом.
— Вы спешите? — спросит он, бывало.
— Да нет, дышу, — ответит Василий Степанович, поблескивая голубыми сквозь стекла очков глазами. — А где это вы французских булочек взяли? — пошутит тут же.
— В булочной Киор-Оглы, — отвечая на шутку, найдется Павел Пантелеймонович.
И пойдет-пойдет разговор — воспоминания о прошлой городской жизни, об общих знакомых, о политике речь зайдет, о философии. И. как всегда, кончится селекцией, избранницей их общей.
— Вы, уважаемый Павел Пантелеймонович, отбили-таки у меня заветную любовь мою, пшеничку, — лукаво поглядывая, скажет Василий Степанович. — Увы, что же я мог поделать? Вы были моложе меня. Понимаю теперь, почему возлюбленная моя досталась вам!..
— Заветное наше слово — хлеб. Говорено о нем, переговорено сколько! — отвечает Павел Пантелеймонович. — Читаю вот сейчас новую книгу о пшенице, рекомендую ее своим сотрудникам — «Пшеница и ее улучшение». Переводная. Как замечательно сказано там: для ботаника пшеница — злак, для химика комплекс органических соединений, генетик видит в ней загадочный организм, для земледельца это работа, а для заготовителя — обычный товар… Там у них, на Западе, конечно, пшеница еще и товарная культура для фермера, и фрахт для транспортировщика, и имущество для банкира, и козырная карта в международной игре для политика. Но все же самое ценное, самое главное — это то, что пшеница всегда была, есть и будет великолепным, не заменимым ничем иным источником питания для миллионов людей на планете!