С неделю так они прожили в Анапе. И только тогда является какая-то женщина, приятная с виду, симпатичная, и говорит: «Ну, как здесь, понравилось вам?» Поняли они с Полей, что это и есть хозяйка дома. «А мы сейчас вкусненького чего-нибудь попробуем», — начала она с порога. И достала свежего варенья сливового, из метелки.
Так жили они в Анапе, отдыхали, ни о чем не заботились. А базары?.. Привозы были в ту пору — никто их не закрывал. Торговали, пока деньги считать можно было. И чего только не продавалось там — и рыба свежая, и масло, и сыры, и куры. Рядом Джемете, оттуда вино прекрасное завозили. И в маленьком ресторанчике повар так готовил кефаль, что туда наведывались издалека, даже из Геленджика, — отпробовать заманчивого блюда.
Как все это далеко теперь! Отдыхали, были здоровы и счастливы, наслаждались морем и воздухом, солнцем. И кажется, привозили в Краснодар кое-какие деньги. Смешно вспоминать, но так было — чуть ли не копили их, отдыхая.
Поездили они с Полей, пока молодые были, по краю изрядно. Вспомнить есть что. Побережье почти все изучили во время отпусков — и Геленджик, и Сочи, и Крым… Дача Короленко в Джанхоте, а рядом — дача Щербины. Того самого, которого видывал Лукьяненко в оные времена на екатеринодарских улицах, кубанского историка и статистика. Кто же не знает его «Историю Кубанского казачьего войска»?
И Красноводск вспомнили, эвакуацию, как Павел Пантелеймонович тогда на станции задержался с документами, а Поля с дочкой в вагоне остались. Да. Селекционный материал он не смог бы доверить никому, это правда. Его нет, они с Олей ждут. И вдруг перед самым отправлением в вагон врывается целая армия каких-то людей. Им надо было до Ташкента, но этот вагон их вполне устроил. «Попутчики» стали располагаться, не обращая на протесты никакого внимания.
Состав стал отходить. Выглядывая в окно, Поля наконец увидела, что Павел бежит. Как они боялись за него! Но он все же успел, ухватился за поручни последнего вагона, вскочил на подножку. А поезд ход набирает. Тут они с Олей давай кричать из окна. Стала давать знаки машинисту.
— А что вы кричали тогда? — спросил Павел Пантелеймонович.
— Что будешь кричать? Ветер, шум поезда… Просто, сколько духу было, изо всех сил надрывались… Тут и начальник поезда прибегает наконец в вагон. Начались расспросы. Потребовали документы.
— Документы, — говорю ему, — вы сможете увидеть, выглянув из окна. Они у того самого человека, который висит сейчас на подножках. Это мой муж.
Остановили состав, открыли двери. Павел Пантелеймонович поднялся в вагон. Теперь-то говорить легко, а тогда… Что почувствовал тогда он, когда явился и увидел на имевшихся в их распоряжении местах неизвестных людей?! Да… Как он бросился к своим полкам!.. А на верхней-то улегся один из них. Мигом он схватил его и, держа в руках, заорал. Да, да! Заорал не своим голосом: «Вон отсюда!» Помнится, этот мужчина очутился тут же на полу в одном грязном белье. А какой конфуз с ним случился? Ну да, он сейчас же побежал в конец вагона, смешно передвигая ноги. На ближайшей же станции вагон освободили.
— А сколько в моей жизни было чудесных случаев! — продолжает Полина Александровна. — Вот это разве не чудо? Павел, я тебе уже говорила о курочке, что приносила нам с Олей каждый день по яичку?! В Алма-Ату мы приехали. Нам отвели место под опыты, и дело пошло. Но тебя отозвали в Москву, и все легло на мои плечи.
Заработали… А кто был рядом со мной? Калеки, вернувшиеся с фронта, иные без ноги или руки, да женщины, у которых мужья на фронте?! Мальчишки?! Ох и трудно мне было! Пайка не давали целый месяц, сказали, что муж уже получил… Но ты в Москве, а где паек? Я получала 500 рублей в месяц, а булка хлеба стоила 250 рублей, курица — тоже 250, малая банка кукурузы — 200 рублей.
Несмотря на это, девочка была все это время вполне здоровой и упитанной даже. Мир не без добрых людей — местные жители — кто пару яичек принесет, кто морковку… Но сколько можно жить на подаянии?
Я еще раз напомнила о пайке. И тогда кто-то из начальства пришел к нам, попросил открыть кладовочку (вместе с нами жило несколько семей сотрудников, в общем коридоре квартиры были). И что же мы увидели? Там стояли мешки с мукой. Оказывается, ты, когда уезжал, выписал паек и поручил своему сотруднику, помнишь его имя? Ну, хорошо, не надо имени. Ты попросил передать твой паек мне. Но тот человек оказался, мягко говоря, непорядочным и сам, ничего не сказав мне, пользовался мукой. Это продолжалось более месяца. Когда его разоблачили, он чуть со злости не разломал двери, бросив в них железный лом. Потом выбежал на улицу и там еще орал не своим голосом. «Я тоже жить хочу!» — кричал он.
Да, курочка… Пошла я как-то на базар. Ходила, ходила, а все вокруг прилавка с курами хожу. Но чувствую, что никак не решусь взять. За 250 рублей за штуку — ведь это подумать только — добрая половина месячной зарплаты! А надо — Оля ослабла, просит супчика легкого. Придется брать, думаю.
Тут вижу — подходит ко мне какой-то военный, офицер. «Вы, — говорит, — хотите взять курочку, пойдемте — я помогу вам выбрать. Берите вот эту, но не режьте ее, она вам отплатит — каждый день будет приносить по яичку. А себя она сама прокормит — вы живете среди пшеничных полей, она всегда найдет что склевать».
И вот принесла я ее. Курочка походила, походила по комнате, затем вышла. Долго ее не было. Потом слышим: взобралась на подоконник с улицы и стучит клювом в окошко, просится. Открываю дверь. Она вбежала, походила по углам, походила, села в одном из них, яичко снесла, крылышками помахала — и снова на улицу.
Так вот, сколько мы жили там, под Алма-Атой, пока ты в Москве был, курочка эта ни одного зернышка в комнате нашей со стола не склевала, а там всегда лежала селекционная пшеница. Кормилась на улице, и каждый день — яичко.
О, как мы тебя ждали! Делянки наши были на бугорке, на горочке маленькой. Как будто для того, чтобы я садилась там и видела далеко вокруг и линию железной дороги, конечно. И каждый раз ожидали, сидя с Олей на этом бугорке, — вот поезд идет, привезет Гену и тебя. Но ничего этого не случилось, — глубоко вздохнув, смолкла Полина Александровна.
И как впервые встретились в Ессентуках, об этом тоже вспомнили. Когда заведующий сказал, что сегодня ночью, мол, приезжает практикантка и нужно ее встретить. Он тут же спросил, кто пойдет на станцию. Павел почему-то согласился сразу. Поздно вечером явился на станцию, подремал на лавочке, походил по перрону, а там и поезд подошел. Было два часа ночи.
— Ну да, — перебила Полина Александровна. — Выхожу из вагона — никого на перроне нет. Ни души. Испугалась. Что делать? Ночь… Куда я пойду одна… но нет, навстречу мне какой-то молодой человек. Высокий, стройный… Ты мне сразу понравился. Вот бывает такое в жизни!.. Как сейчас помню — ты зыркнул на меня раз-другой и спрашиваешь:
«Что, практиканточка, приехала? А я тебя встречать пришел. Тут недалеко, два километра всего. Так пешком двинемся или до утра ждать будем лошадей?»
Вспомнили, какая была тогда весна. Шел апрель. Ночь чудная. Все цвело. И луна… И соловьи. Как они неспешно брели и сразу перешли на «ты», с первых слов.
Добрались. Комната оказалась уже приготовленной — все как положено. Даже чай они поставили сразу. Сахар был на столе. Вот так и познакомились. И эту его особенность «зыркнуть» глазами на женщину и тут же расположить, что многие отмечали потом, припомнила Полина Александровна, лукаво погрозив мужу.
— Не знаю, не знаю, — ответил Павел Пантелеймонович. — Но вот тогда мы вскоре и поженились. Сразу как-то все само собой получилось. И столько лет вместе…