Надя сняла со своей кровати одну подушку, сдернула плед, который лежал поверх одеяла, достала простыни и повела его на второй этаж в учительскую. Там они опять остались одни.
Надя стелила простыни на большом матерчатом диване. Алексей делал вид, что рассматривает географические плакаты на стенах — тундра, лесотундра, тайга, лесостепь, — а сам наблюдал за нагнувшейся над диваном тоненькой фигуркой в коричневом платье и маленьких аккуратных валенках. Когда Надя вдруг обернулась, то заметила его взгляд и покраснела.
— Ты что, погостишь тут у нас? Может быть, хочешь отдохнуть? Я завтра достану тебе лыжи, комнату снять просто.
— Не знаю, Надя. Когда ближайший поезд?
— Поезд? — Надя помолчала. — Тебе здесь, может быть, будет холодновато, но если накроешься еще шинелью, то будет ничего. — Она поправила подушку на диване. — В два ночи на Ленинград проходит мурманский, но зачем тебе идти ночью? Ночуй здесь.
— Спасибо, Надя, я подумаю. — Ему хотелось спросить, почему она не выкинула ту открытку с голыми деревьями и морем, но так и не решился.
Надя, не глядя на Алексея, прошла к дверям, остановилась на пороге, но потом вышла, так и не обернувшись.
Был первый час ночи. И, как часто бывает в безлюдных служебных комнатах по ночам, Алексею вдруг показалось, что вещи — глобус, аквариум, шкафы с тетрадями — смотрят на него, потревожившего их покой в неурочное время, с недоумением и осуждением.
Он подошел к глобусу и крутнул его. Материки и океаны слились на экваторе в сплошную, пеструю полосу.
— Что же делать, а? — Странно звучит голос, когда человек разговаривает сам с собой в пустой комнате. Как будто говорит кто-то чужой, спрятанный. Алексей больше не стал говорить вслух.
Что будем делать? Наденем шинель и отправимся на мурманский поезд. Вот так. Волки нас не съедят, а откладывать расставание незачем. Только раскиснешь от этого. Вернее, ты уже раскис. Какая-то пакость начинает щипать глаза, а это уж совсем недопустимо для такого морского волка. Ничего. Ничего, все пройдет. Ты же не из тех, кто жалуется на тяжесть наказания, если виноват. А ты виноват. И вот некому волноваться о тебе, ждать, бегать в пароходство и узнавать о далеких штормах, в которых болтается твое судно, и слать радиограммы...
Алексей покрутил пуговицу на кителе — она едва держалась. Он оторвал ее, швырнул в угол и подошел к аквариуму. Рыбы чуть шевелили хвостами.
— Мерзнет акулье племя, — решил Алексей и перетащил столик с аквариумом ближе к печке. Потом стал надевать шинель.
Может быть, воспользоваться приглашением и остаться до конца отпуска здесь? Колоть Наде дрова, носить воду, по вечерам приходить к ней пить вино и чай, слушать вместе с ней музыку. И все говорить, что любит ее и что они будут обязательно счастливы, если соединят свои судьбы. И, может быть, Надя забудет прошлое и поверит ему...
Нет, лучше просто уйти сейчас, ночью, и пусть Надя слышит, как он уходит, пусть решает сама и сразу.
Он спустился вниз, тяжело прошел мимо ее комнаты и хлопнул входной дверью.
Сильно морозило. Белые дымки медленно и бесшумно поднимались над домами. Черное небо мерцало звездами. Ночная тишина промерзших лесов и снежных полей была вокруг. Только пронзительно стонал наезженный снег дороги под ногами, да где-то с подвывом лаял пес.
Алексей шел медленно. Он все еще не верил, что через час уедет отсюда. Он ждал: вот сейчас сзади запоет и засмеется снег под ее валенками. Надя выбежит за ним и крикнет: «Подожди, подожди еще, Алексей!» Поэтому он шел медленно и все прикидывал по времени: вот она оделась, поднялась в учительскую, увидела, что он ушел совсем, вот выбежала на улицу...
По-прежнему была вокруг ночная тишина, и даже стала она еще глубже, потому что пес перестал выть и лаять.
У опушки леса Алексей обернулся. Дорога была пустынна. Только, увязая в сугробах, шагали вдоль ее обочины молчаливые столбы и тащили к редким огонькам поселка мохнатые от инея провода.
«Может, она все же слышала, как я ушел?» — подумал Алексей. И остановился.
С озера дунул ветер. Зашуршала и стихла поземка.
1956
ПО СИБИРСКОЙ ДОРОГЕ