Малюсенький, шатающийся зеленый самолетик лезет в узкий и мрачный туннель между облаками и горами.
Стремительно меркнет солнце.
Делается холодно.
Внизу уже снеговые вершины.
Девять человек и две маленькие русские гончие чувствуют себя неуютно.
Сабельной яркости радуга возникает под левым крылом. Скалы и снег несутся под самым брюхом «Антона». Темнота все сгущается. Самолетик начинает сваливаться в Чарскую долину. Скоро посадка. Все думают о ней и морщат лбы.
Пилот Евсеев оглядывается, изучает настроение пассажиров. И решает развлечь их. Он передает Воронцову иностранную авторучку с изображением женщины в черном трико. Если авторучку перевернуть, трико с женщины медленно сползает. Пассажиры несколько оживляются. Авторучка идет по рукам. Стандартная красавица послушно обнажается. Мужчины хмыкают и качают головами. Ручка замыкает круг и возвращается в пилотскую кабину.
Перевал позади. Радуга исчезает. Внизу, в долине, уже давно вечер. А здесь вдруг на миг вспыхивает солнце над хребтом.
Самолетик продолжает стремительное падение.
Впереди мутная от тумана взлетная полоса.
Евсеев ведет самолет на посадку сразу, безо всяких кругов и рассматриваний. Все вцепляются в сиденья.
«Антон» прыгает, как молодая блоха. Из-под колес с гулом летят брызги. Но все кончается благополучно. «Антон» стоит, пофыркивая остывающим мотором.
— Не долго мучалась старушка в бандита опытных руках, — комментирует Фраерман.
Комиссия отправляется ночевать в пилотскую комнату.
Под ногами чавкает, но взлетная полоса совсем не в таком безобразном виде, как это представлялось в Чите. Принимать самолеты можно.
Комиссия шествует мимо разрушенных могил и покосившихся крестов — аэродром граничит с кладбищем. Вечерняя тишина. Где-то мычат коровы. Туман ползет с реки. Пахнет деревней, тихой таежной жизнью.
Все хотят есть, но доставать еду поздно. Начальник аэропорта забегает и с той и с другой стороны. Он чувствует себя неуверенно. Он убежден был, что никто из Читы не прилетит. Ведь дал же он сводку о непригодности аэродрома. Конечно, полоса в дурном состоянии, это, как говорится, факт, и мог же он тогда, имел право сходить на пару деньков в тайгу на охоту? «Антон» сел спокойно и ЛИ‑2, очевидно, принять можно, но почему он должен был на свою ответственность их принимать? Главное для начальника Читинского аэропорта — определить — кто из комиссии старший. Командир эскадрильи вертолетов Воронцов самый важный и видный. Потому именно ему приносит начаэропорта в пилотскую комнату жареную щуку. Воронцов отсаживается в угол и с аппетитом ест, приговаривая:
— Люблю, знаете ли, рыбу: чудесная вещь щука... Это вам не соленая камбала...
Соленую камбалу здесь зовут «гидрокурицей». Гидрокурица идет и на завтрак, и на обед, и на ужин.
Поделиться щукой с другими прилетевшими Воронцову не приходит в голову. Глотает слюну пилот Евсеев. Сразу заваливается спать второй пилот Вася: во сне его не мучают мысли о жене. Ложится и начальник горноспасателей. Температура у него уже за тридцать восемь, но по российскому обычаю ему совестно перед Тарасовым за свою болезнь, совестно и неудобно признаться, что дело еще не началось, а он уже из него выбывает. А вдруг подумают, что он просто насморку поддался, чтобы завтра не работать, ни за что не отвечать?
Воронцов со смаком обсасывает косточки.
— А где вертолет, приданный Удоканской экспедиции? — спрашивает его Тарасов, едва сдерживая накипающее раздражение.
Воронцов лениво ведет глазом и не отвечает.
Единственный вертолет, приданный Удокану, застрял в Наминге из-за поломки хвостового винта. Запасных винтов нет, и никто из летного начальства не торопится его достать. Две с половиной тысячи людей отрезаны от мира. А если катастрофа, авария, случай тяжелой болезни? И потом совсем уже непонятно, почему сами геологи должны ремонтировать посадочную площадку, тратить свои средства, давать технику. Просто горняки в безвыходном положении, а над летным начальством не каплет. Потому и жует себе Воронцов щуку и причмокивает.
На крыльце почты в селе Чара опять тоскует корреспондент. К перилам крыльца привязана старая кобыла, запряженная в низкую, корявую телегу. На колесах телеги грязь, много грязи. Грязь медленно подсыхает и время от времени тяжко плюхает на сырую землю. Старая кобыла спит. Она не просыпается даже сейчас, когда над самыми крышами села проходит на посадку самолет. ЛИ‑2 вывернулся из-за близких гор, прорвал пелену дождя над ними, бесшумно подкрался к селу, неожиданно и свирепо рявкнул моторами и плюхнулся на мокрое поле за околицей.