– Ах, ваша светлость, – отвечал астролог, – в каждом из нас черт сидит. Я своего предпочитаю не прятать и грехов своих не таить.
Его ответ развеселил Штевара, весьма интересовавшегося магией и оккультными науками.
– В чем же твой грех, добрый человек? – серьезно спросил Гуттен.
– По расположению звезд, по голосам усопших я умею предсказывать судьбу…
– Вы слышали? – вскричал монах. – Он сознался! Признание – лучшее доказательство! Взять его! На костер его!
– Погодите немного, – вмешался Гуттен. – Старик признался в том, что он астролог и некромант, а не в том, что он колдун. Разве ты занимаешься черной магией? Пропадало ли из-за твоей ворожбы у коров молоко, а у мужчин – сила?
– Никогда.
– Посещал ли ты шабаши? Нечувствителен ли ты к пыткам? Случалось ли тебе умерщвлять плод во чреве матери?
– Никогда. Я лишь провижу будущее, как Агриппа, как великий Камерариус, как славнейший Тритемиус.
– Ни чернокнижье, ни астрология не преследуются законами империи. Наш государь, уподобясь своему деду Максимилиану, приблизил ко двору видных чернокнижников и знатоков потустороннего.
– Я – доктор философии Виттенбергского университета, – со скромным достоинством отрекомендовался старик, – и вы, господа, видите меня в столь бедственном состоянии лишь потому, что я вменил себе в закон не переступать порог княжеских дворцов.
– Почему? – подозрительно спросил Циммер. – Чем тебе не по нраву твои природные господа? А может быть, ты из тех смутьянов, которые своими крамольными речами подстрекают крестьян к бунтам и кровавым мятежам?
– О нет, сударь! Ничто не прельщает меня так мало, как политическая борьба и участь власть имущих.
– Изволь объясниться! – сдвинул брови Циммер.
– Причина проста, ваша светлость! Для того чтобы предсказать будущее сильных мира сего, как и будущее самых ничтожных простолюдинов, нет нужды обращаться к расположению звезд.
В этот миг раздался гневный голос тучного монаха:
– Граф Циммер! Довольно глумиться над правосудием и чинить препоны его служителям! Ваше противодействие Святейшей Инквизиции подозрительно! Князьям познатнее вас случалось испытывать на своей шкуре пепелящий огнь нашего гнева! Солдаты! Взять колдуна под стражу!
– Остановитесь! – вскричал Гуттен, выпрямляясь во весь рост. – Я – Филипп фон Гуттен, слуга императора, приближенный его высочества эрцгерцога Фердинанда, сын Бернарда фон Гуттена, брат самого Морица, каноника Вюрцбургского и епископа Эйхштадтского. Не трогайте этого человека! Он невиновен!
– Простите, ваша светлость! – с испугом воскликнули инквизиторы. – У нас, верно, разум помутился, если мы не догадались, кто перед нами.
Монахи и стража поспешно удалились, а старик стал перед Гуттеном на колени и поцеловал у него руку.
– Благодарю, ваша светлость. Где и когда смогу я предостеречь вас от той опасности, которая будет грозить вам по прошествии трех лет?
– Как ты можешь знать об этом, – неприветливо отозвался Гуттен, – если не составлял мой гороскоп и даже не гадал мне по руке?
– Мефистофель подсказал мне, – отвечал старик, показав на своего пса.
– Неужели и впрямь в собаку вселился бес? – допытывался Циммер.
– Точно так, сударь. Сатана одолжил мне Мефистофеля, чтобы он послужил людям.
Циммер, пропустив его слова мимо ушей, властно изрек:
– Тебе надлежит немедля покинуть Штауфен. Как только мы уедем, инквизиция снова примется за тебя.
– Без сомнения, – невозмутимо кивнул старик.
– Ты можешь укрыться в моем замке. Поворожишь нам, а?
– Вы запамятовали, сударь, что я не могу войти под своды княжеского замка. Мефистофель потеряет чутье, а я – благоразумие.
– Что ж, тогда вот тебе немного денег на дорогу. Поторапливайся!
Таинственный старик склонился перед Гуттеном:
– Да охранит вас сатана от святых, благородный и чистый духом юноша! Остерегайся измены! Сторонись распутниц!
Едва старик скрылся из виду, Циммер закричал:
– Эй, хозяин! Две кружки пива и стакан воды для этого юноши, да поживей! Занятный старикашка. Как его зовут?
– Фауст, – отозвалось несколько голосов.
– Фауст? – удивленно переспросил граф.
– Доктор Фауст? – расхохотался Даниэль Штевар. – Тот самый, что смастерил себе крылья на манер Икаровых и летал над Венецией? Тот самый, что проглотил какого-то крестьянина с телегой, а потом изверг его тем же способом, как мы очищаем желудок? Тот даже не слишком отсырел… Так это он?
– Он и есть, ваша милость, – ответил кто-то из посетителей. – Это величайший волшебник всех времен.
– Он творит неслыханные чудеса! – с готовностью подхватил трактирщик.
– Я слыхал, что ему перевалило за сто лет, – продолжал Штевар.
– Да, это так, – подтвердил Циммер. – Мой дед в бытность свою при дворе Людовика Одиннадцатого повстречал там Фауста – он продал королю какую-то книгу.
– Так, значит, этот Фауст – сподвижник Гутенберга! – заключил Штевар, в возбуждении царапая шпорой землю.
– Ты прав! – отозвался граф, трижды отхлебнув пенящегося пива.
– Выходит, он знает тайну бессмертия? На вид ему лет пятьдесят, в ту пору было не меньше двадцати… Вот и получается добрая сотня.
– Это оттого, что он продал душу дьяволу, – таинственным тоном пояснил трактирщик.
Гуттен медленно поднял голову.
– Отчего же тогда он не прибег к своим чарам, когда эти монахи хотели сцапать его?
Все расхохотались, а Гуттен смутился и покраснел.
– Ими еще и не пахло, – принялся объяснять трактирщик, – а старик уже знал, как повернется дело. Мы слушали россказни Ганса-рудокопа, а он вдруг прервал его такими словами: «Трое сильней шестерых».
– Да-да, все так и было, – кивнул парень с провалившимся носом. – Я рассказывал о своих приключениях, а он возьми и произнеси эти странные слова. Мы попросили растолковать, к чему это он, а старик загадочно сказал: «Шестеро грядут по мою душу: четверо – в латах, двое – в сутанах. Но я сделаю так, что три князя освободят меня».
– Истинное чудо! – вскричал Циммер, склонный к преувеличениям, как и все люди, любящие пиво.
– Он и вправду великий чародей, – сказал Штевар.
– А ведь меня не очень томила жажда, когда мы проезжали мимо этой харчевни, – с довольным видом заметил граф. – Но внезапно я почувствовал, что мне до смерти хочется пива. Нет сомнения, это была уловка Фауста: он задержал нас, чтобы с нашей помощью выпутаться из этой передряги. Каково? Вот мне уже и не хочется пить!
– Ничего удивительного, – отвечал Штевар. – Ты выпил десять с половиной пинт.
– Так или иначе, это необыкновенное происшествие подтверждает его всесветную славу. Ну да ладно, оставим это. Расскажи-ка нам, Филипп, о Вельзерах, о стране, называемой Венесуэла, и о Доме Солнца.
– Им несладко пришлось, – начал юноша, – но теперь, когда прибудет Федерман, станет полегче…
– Не люблю я твоего Федермана, – перебил граф. – Отец его был купцом, а сам он, как поговаривают, сторонник Лютера. К тому же любит читать, а наше рыцарство не слишком подвержено подобному пороку.
– Он отважен, сведущ и находчив, – снова покраснев, вступился за него Филипп.
– Рассказывают, что в том краю кровли домов из чистого золота, а стены до половины – из серебра, – с обычной своей насмешливостью добавил Штевар. – Послушаешь этот вздор – поневоле припомнятся побасенки о похождениях Амадиса Галльского и его сына Эспландиана.
– Напрасно ты смеешься над «Амадисом», – молвил Гуттен. – Это любимая книга нашего государя. Долгими зимними вечерами я читывал роман вслух, доставляя императору пищу для ума и отдохновение для души.
– Уж не знаю, как там насчет отдохновения, но этот твой Федерман – двурушник и предатель! – с внезапной злостью воскликнул граф.
Глаза юноши потемнели. Устремив взгляд прямо в лицо Циммера, он твердо сказал:
– Прошу прощения, что осмеливаюсь перечить вам, но я отменно хорошо знаю Николауса Федермана и свидетельствую, что он порядочнейший человек, достойный всяческого уважения и приязни.