Он понимал, что к тому времени, когда он достигнет дома Ягуара, у него уже не будет ноги. Он собирался взять с собой хороший топор, чтобы сделать себе костыль, когда его нога отомрет. Этой ночью он проползет сквозь нору, о которой знал только он. Нора проведет его под брюхом утеса, мимо темных людей. Он не скажет никому. Он просто исчезнет. Утром Аумадо уже не будет. Он будет путешествовать по скалам и не оставит следов. Никто из людей не узнает, куда он пошел. Он просто исчезнет.
Было только одно дело, которое Аумадо надо было завершить до ухода из каньона Желтых Утесов, и для этого требовался старый Гойето, шкуродер.
— Наточи свои ножи, — велел он Гойето. — Они должны быть так остры, как ты только сможешь наточить. Сегодня они должны быть очень острыми.
Гойето просиял, получив такой приказ. Они не брали пленников в последнее время, и не с кого было снимать кожу. Но теперь Аумадо хотел, чтобы его ножи стали острыми.
Аумадо хотел, чтобы его ножи были очень остры. Это, видимо, означает, что он, наконец, решил позволить ему снять кожу с белого человека, Скалла. Не было никого больше, кто мог стать кандидатом на снятие кожи.
Поэтому Гойето решил постараться, чтобы заточить свои маленькие ножи поострее. Пока Аумадо сидел на своем одеяле, Гойето умело точил. Когда они были готовы, он принес их Аумадо, который проверил их один за другим. Он брал тонкие нити со своего одеяла, разрезая их легким прикосновением.
— Мы собираемся содрать кожу с белого человека? — спросил Гойето. — Я привяжу его к столбу, если прикажешь.
Когда Аумадо повернул к нему лицо, сердце Гойето почти остановилось от взгляда, стоявшего в глазах Аумадо. У Гойето не осталось даже сил, чтобы заикаться. Он знал, что был разоблачен. Вскрылся старый грех, который он совершил много лет назад с одной из женщин Аумадо, на одеяле между лошадьми.
Гойето долго боялся разоблачения — Аумадо ревновал к своим женщинам — но Аумадо находился в походе за рабами на расстоянии ста миль, когда женщина зазвала его на одеяло. Она была похотливой женщиной. Она пыталась зазвать его на одеяло много раз, но Гойето слишком боялся мести Аумадо. Он всего один раз совокупился с этой женщиной.
Когда Аумадо повернулся, и его змееподобный взгляд впился в него, Гойето понял, для кого были наточены ножи. Он вскочил и попытался бежать, но вакейро быстро поймали его. По команде Аумадо они сняли с него всю одежду и привязали его к шкуродерному столбу, у которого он так долго демонстрировал свое тонкое искусство. Гойето почувствовал такой страх, что захотел умереть. Никто, кроме него, не знал, как снять кожу с человека. Если бы один из грубых молодых бандитов попытался содрать с него кожу, то это была бы просто разделка мяса — они сорвали бы с него вместе с кожей и мясо.
Но тут сам Аумадо поднялся со своего одеяла и взял ножи. Он воткнул их один за другим в столб над головой Гойето, так, чтобы, если один притупится, он мог воспользоваться другим.
— Попугай рассказал мне, что ты делал с моей женщиной, — сказал Аумадо. — Он рассказал мне во сне. Я много лет наблюдал за тобой, как ты сдираешь кожу. Я твой ученик. Теперь посмотрим, хорошо ли я учился.
Гойето не просил пощады. Он был так напуган, что все слова вылетели из его головы и превратились в вопли.
Аумадо начал от подмышек вниз. У старого Гойето был большой живот. Аумадо думал, что с такого живота будет легко снять кожу, но оказалось не так. Гойето кричал так громко, что люди смешались и начали разбегаться из лагеря. Причиной этому были не только громкие крики, хотя они, конечно, тоже вызывали замешательство. Аумадо снимал кожу со шкуродера, и никто не знал причин этого. Это могло означать, что он устал от всех, и хотел содрать кожу со всех.
Он мог бы просто перестрелять бегущих, но это было лучше, чем остаться без кожи.
Голос Гойето сел задолго до того, как Аумадо добрался вниз к той части тела, которая ранее и совершала грех на попоне. Разум Гойето повредился. Он извергал жидкость изо рта, которая смешивалась с его кровью. Аумадо попытался снять кожу с одного из ушей, но Гойето уже не чувствовал этого. Он умер после полудня, еще до того, как солнце коснулось края Желтого Утеса. Разочаровавшись, Аумадо воткнул все ножи в Гойето и ушел.
К тому времени в лагере оставалось всего несколько человек: несколько старух, слишком слабых, чтобы бежать, и пара вакейро постарше. Все они ненавидели Гойето и хотели понаблюдать, сколько времени тот продержится. Как и Аумадо, они были разочарованы.
Еще одним оставшимся человеком был белый человек, Скалл. Он не наблюдал за снятием кожи. Был ясный день. Он вынужден был накрыть голову руками, чтобы не дать ярким лучам проникать в мозг. Все же Скалл знал, что происходит. Аумадо видел, как он несколько раз взглянул в сторону столба.
Скалл заметил, что люди покидали лагерь. Только когда сгустились сумерки и глубокие тени заполнили каньон, Скалл смог осмотреться. Аумадо вернулся на свое одеяло. Несколько старух сидели у костров.
Ночью, когда лагерь спал, Аумадо подошел к клетке, где сидел Скалл. Скалл сверкнул на него своими белыми глазами, но ничего не сказал.
Никто не смотрел на Аумадо. Гойето мертвый висел на столбе. Даже некоторые старухи похромали подальше. Аумадо потащил клетку со Скаллом к яме со змеями и скорпионами и, не останавливаясь, столкнул ее вниз. Он слышал, как она раскололась, ударившись о дно. От Скалла не было слышно ни звука, но Аумадо, уходя, услышал треск нескольких гремучих змей.
Аумадо взял свое ружье и свое одеяло и быстро двинулся вперед, пока не нашел нору, которая вела сквозь брюхо горы.
К утру, когда старая Хитла проснулась и ворошила лагерный костер, стервятники начали слетаться вниз в лагерь, чтобы полакомиться Гойето. Но Аумадо, Черного Вакейро, уже не было.
38
Скалл, слушая вопли Старины Гойето, задался вопросом, что же случилось. Со шкуродера сдирали кожу — это он хорошо видел, хотя взглянул всего несколько раз. Он не мог больше рисковать своими глазами при таком ярком солнце. Аумадо сам сдирал кожу и, судя по силе криков Гойето, делал это намеренно небрежно. Там, где шкуродер, Гойето, брал только кожу, Аумадо оттягивал полоски мяса и делал это столь бесцеремонно, что Гойето скоро сорвал свой голос и надорвал сердце. Он умер задолго до заката, только частично очищенный от кожи.
Как только легли тени, Скалл рискнул рассмотреть подробнее. Он увидел, что почти все люди покинули лагерь, напуганные неожиданной казнью Гойето.
Затем, после наступления темноты, Аумадо внезапно подошел и начал толкать клетку к яме.
Он ничего не говорил, Скалл также. До сих пор они противостояли безмолвно, пусть же и сейчас не нарушается тишина, подумал Скалл, хотя и беспокоился из-за происходящего. Он видел мужчин, которых бросали в яму, и слышал их предсмертные крики. Он не знал, насколько глубока яма. Возможно, он разобьется или получит увечье. Он знал, что в яме были змеи, так как слышал их треск. Но он не знал, сколько там змей, и что еще могло быть в ней. Когда Аумадо подошел, не было времени, чтобы обдумать или составить план.
Аумадо даже не глядел на него или не произносил проклятий и слов триумфа. Он просто передвинул клетку на несколько футов и без церемоний столкнул ее с края ямы.
Скалл упал в темноту, а затем темнота наступила в его голове. Он какой-то миг слышал треск змей, затем перестал слышать. Клетка перевернулась в воздухе, и он приземлился вверх ногами и резко ударился головой об один из деревянных прутьев.
Когда он пришел в себя, стояла ночь. В лунном свете он видел край ямы над собой. Скалл не двигался. Он не слышал треска, но не считал благоразумным шевелиться.
Если змея находилась рядом, он не хотел беспокоить ее. Утром он мог оценить обстановку более разумно. На щеке засохла кровь. Он предположил, что рассек голову, когда клетка приземлилась. Но главное, что он был жив.