В данный момент самой большой неприятностью было зловоние.
Богатые мексиканцы, которые умерли в яме, находились все еще там и, конечно, не благоухали. Но он был жив, Библия и меч. При таких обстоятельствах это феноменальная удача. Ведь он, а не Гойето, мог быть привязан к столбу.
Бандиты, вакейро, молодые люди и молодые женщины, казалось, покинули лагерь. Всегда ночью там вокруг лагерных костров были слышны песни. Там был смех, ссоры, звуки флирта, опьянения, борьбы. Иногда стреляли из ружей, иногда вопили женщины.
Но теперь лагерь над ним был тих, и это сильно обеспокоило Скалла. Остаться в живых после такого падения было счастьем. Но вслед за облегчением и эйфорией нагрянули ужасные мысли.
Что, если все ушли? Старик, возможно, просто сбросил его клетку и оставил его умирать от голода. Стены ямы выглядели отвесными. Что, если он не сможет выбраться? Как он тогда сможет выжить? Что, если не будет дождей, и он останется без воды?
От радости он начал скользить к безысходности. Ему надо было остановиться, чтобы собраться с мыслями.
Разум, разум, говорил он себе.
Думай! То, что он находился в трудной ситуации, не означало, что она закончится гибелью. По крайней мере, в яме он мог сидеть в тени, и рейнджеры могли пройти уже достаточный путь со скотом. С уходом Аумадо все, что им надо было сделать — это приехать сюда и вытащить его из ямы.
Постепенно паника прошла. Он напомнил себе, что в яме была тень, и можно избежать пытки солнечным светом.
Наконец, серый свет начал растворять темноту над ямой. Звезды исчезли. Скалл сначала поискал змей и не увидел ни одной. Возможно, они скрывались в щелях. Мертвецы сильно разложились. К счастью, его клетка раскололась, и он скоро выбрался из нее. Зловоние почти задушило его. Он подумал, что лучше всего прикопать тела землей. Если бы он мог прикопать их, земля поглотила бы, по крайней мере, часть запаха. Он оторвал несколько прутьев от своей клетки, чтобы использовать их в качестве инструментов для рытья.
Он мог подрывать стену ямы, пока у него не появится достаточного количества земли, чтобы засыпать тела. Будучи не особенно привередливым, он, тем не менее, чувствовал, что пара дней вдыхания зловонного воздуха может свести его с ума.
Как только он собрался подрывать стену ямы, он снова услышал треск и понял, что был неправ насчет змей. Свет был серым, и яма засыпана пылью, в серой пыли змеи были почти невидимы. Одна большая гремучая змея отдыхала на расстоянии не больше ярда от места, где он стоял. Змея начала отползать подальше, только немного потрескивая, не сворачиваясь, но Скалл подскочил к ней и размозжил ей голову палкой. Он понял, что надо проявлять осторожность. Его глаза начинали слезиться, когда он долго сосредотачивал внимание на одном предмете. Он видел недостаточно хорошо, чтобы искать змей. Он продвинулся вдоль периметра ямы и убил еще трех змей, прежде чем начали болеть глаза. Затем он начал подрывать стены. К полудню, когда он вынужден был остановиться и прикрыть глаза, мертвые мексиканцы были похоронены под значительным слоем земли. Прежде, чем похоронить мужчин, Скалл зажал свой нос одной рукой и заставил себя исследовать их карманы. Он надеялся, что Аумадо не заметил карманный нож или другой предмет, но его ожидало разочарование. Все, чем он разжился на трупах, были их пояса.
Время от времени он рыл, складывая больше земли в насыпь на трупах, но время, проведенное им в клетке, ослабило его. Он не мог копать длительное время подряд, а, кроме того, несмотря всю осторожность, земля попадала ему в глаза без век. Пыль и грязь действовали так болезненно, как будто это был гравий. Наконец он снял рубашку, завязал ею глаза и копал стены вслепую.
После полудня, измученный, он забился в тень.
Одна из его лодыжек была воспалена. Он видел несколько скорпионов и подумал, не укусил ли его один из них ночью, когда он лежал без сознания. Он не видел признака укуса, но лодыжка сильно воспалилась, что мешало ему. Яма, казалось, была всего пятнадцати футов глубиной, приблизительно три его роста. Возможно, он мог бы вырыть несколько углублений для рук и выбраться отсюда. Но его ноющая лодыжка, вместе с истощением и началом лихорадки, вновь напомнили ему о его отчаянном положении. Никаких звуков не было слышно с места, которое только накануне было шумным лагерем.
Не осталось никого, кто мог бы принести ему воду или еду. Рейнджеры, возможно, не сумели добыть коров. Никакой помощи ожидать не приходилось. Яма, в которой он находился, хотя и не очень глубокая, была достаточно глубока, чтобы стать прекрасной ловушкой для человека в его состоянии. Даже если он мог бы вырыть углубления, у него не хватило бы сил подняться. Его лодыжка едва ли выдержала бы вес его тела. Он мог съесть змей, которых убил, но после этого у него не останется ничего. Каждый день он будет слабеть, и все меньше надежд останется на спасение.
Если не случится чудо, то Аумадо, в конце концов, победил его. Старик даже отнял у него календарь. Как только Аумадо заметил, что Скалл ведет календарь при помощи соломинок, он передвинул клетку и рассеял соломинки. Это тяготило. Аумадо знал, что время было чем-то особенным для его пленника. Периодически он приближался к клетке и спрашивал: «Ты знаешь, какой сегодня день, капитан?» Скалл не отвечал, но Аумадо знал, что Скалл больше не может считать дни.
— А я знаю, какой день сегодня, — говорил он спокойно, прежде чем вернуться на свое одеяло.
Той ночью, когда лихорадка усилилась, Скалл мечтал о потопе. Он мечтал, чтобы вода наполнила яму до краев, прохладная вода, которая позволила бы ему свободно плавать. «Сорок дней и сорок ночей», бормотал он, но, проснувшись, увидел солнечный свет и почувствовал боль в его глазах. За вчерашний день в них попала пыль, и они опухли.
— Ной, — сказал вслух Скалл. — Мне нужно то, что было у Ноя. Мне нужен потоп, чтобы он поднял меня.
Его собственные слова показались ему бредом. Когда он находился на грани безумия, он внезапно вспомнил о Долли, его Долли, Айнес в миру, но для него всегда Долли. Даже в тот момент, когда он голодает в яме со скорпионами, в Мексике, она, вероятно, находится в постели или в чулане, заливая собственный пожар с каким-нибудь крепким неграмотным парнем.
— Мерзкая сука! — сказал он.
Тут его охватил гнев, и он завопил во всю глотку: «Мерзкая сука! Сука!» Крик эхом отразился от утесов, где все еще кружились несколько канюков.
Затем, почувствовав головокружение от своей вспышки ярости, Скалл обессилено привалился к стене ямы. В своем воображении он точно видел, где должны быть вырыты выемки для рук, восходящие к краю ямы. Его рост составлял пять футов и два дюйма. Ему надо было преодолеть чуть больше десяти футов, чтобы выбраться. Это было ничто по сравнению с тем, с чем Ганнибал столкнулся со своими слонами у подножия Альп. Все же это были те десять футов, которые возьмут над ним верх. Его глаза ясно видели путь, но его тело, впервые в жизни, отказывало ему.
Скалл задремал. Дневная жара начала опускаться в яму. Вскоре он почувствовал себя как в дымоходе. Его лихорадка усилилась. Он чувствовал холод, даже когда потел. Один раз ему послышалось движение наверху. Он подумал, что это мог быть койот или какой-то другой хищник, осматривающий лагерь в поисках объедков. Пару раз он крикнул на тот случай, если этим посетителем был человек.
Его крики остались без ответа. Скалл встал, чтобы проверить свою лодыжку, но немедленно осел вниз. Его лодыжка не выдерживала веса его тела.
Затем у него появилось ощущение, что он не один: кто-то находился выше его, затаившись там, где он не мог его видеть. Человек, если это был человек, ждал тихо, не издавая ни звука. В течение дня он несколько раз поднимал воспаленные глаза вверх, но никого не увидел.
Затем, когда приближались сумерки, он увидел того, чье присутствие чувствовал. Лицо, столь же старое и коричневое как земля, появилось над ним. Тогда он вспомнил эту старуху. Он часто видел ее в те дни, когда сидел в клетке, но обращал на нее мало внимания. Большую часть дня старуха молчаливо сидела под маленьким деревом. Когда она поднималась, чтобы выполнить какую-нибудь работу, она шла медленно, сгибаясь почти вдвое, опираясь на тяжелую палку. Он редко видел, чтобы кто-то разговаривал с ней. Несомненно, обитатели лагеря оставили ее умирать – такая калека, как она, была бы обузой во время перехода.