Скалл попытался успокоиться, но не мог заглушить панику. Он понимал, что отсутствие старухи могло бы быть только временным. Возможно, она вынуждена была ковылять немного дальше, чем обычно, чтобы собрать кукурузу, которую приносила ему. Возможно, она даже отправилась в другую деревню, чтобы позвать кого-нибудь, кто поможет ему выбраться из ямы. Он использовал всю свою силу разума, чтобы попытаться найти рациональное объяснение, почему отсутствие старухи было временным, но все было бесполезно. Паника только усиливалась, она была так сильна, что он не мог прекратить прыжки вдоль периметра ямы, невнятное бормотание, всхлипывания, проклятия. Было много причин, почему старуха могла уйти только на время, но Скалл не мог успокоиться даже на секунду, чтобы осмыслить их. Он думал только о том, что старуха мертва, она никогда не вернется, и он остался в одиночестве в зловонной яме в Мексике. Его сердце сильно колотилось под ребрами, и он подумал, что оно может разорваться, и надеялся, что так и произойдет. Или что сосуды в его голове лопнут и принесут ему более быструю смерть, чем умирание от голода, день за днем, среди скорпионов и блох, которые были одним из самых худших мучений в яме.
Они были в его волосах, его подмышках, везде. Если он сидел неподвижно и сосредоточивался, он видел, как они прыгали по его голой ноге. Время от времени, обезумевший, он попытался поймать и раздавить их, но они в основном ускользали от него.
Когда здесь была старуха, у Скалла была маленькая надежда, но теперь у него появилось предчувствие, что все потеряно. Старуха умерла, и он пропал.
Он понимал, что должен смириться, но в течение многих часов он бился в панике, как двигатель, динамо-машина.
Он все прыгал и прыгал. Это выглядело, как будто его поразила молния. Он не мог заставить себя прекратить прыжки. Он как будто видел, что после одного удивительного прыжка он выбрался из ямы. Он прыгал и невнятно бормотал весь день до наступления темноты.
После этого он потерял сознание. Когда солнечный свет нового дня разбудил его, он был слишком истощен, чтобы двигаться.
У него все еще было немного воды и несколько объедков, но он не пил и не ел в течение нескольких часов. Затем, в порыве, он с трудом проглотил всю еду и выпил всю воду. Хотя он знал, что больше не будет ни того, ни другого, он не хотел устанавливать норму, как бы там ни было. Он хотел оставить хлеб насущный позади себя. По его мнению, он хорошо сражался. Он выдерживал мучения гораздо дольше, чем многие знакомые ему люди, за исключением разве что его троюродного брата Ариосто Скалла. Но борьба подошла к концу. Он видел многих людей, которые капитулировали, генералов и капитанов, солдат, банкиров и вдовцов. Некоторые сдавались быстро, после коротких острых мучений. Другие держались за жизнь намного дольше, чем позволяли приличия. Но, наконец, и они сдавались. Он наблюдал это на поле боя, в больнице, в холодных ловушках брака или великих торговых домах. Наконец, люди сдавались. Он считал, что сам никогда не смирится, но это была гордыня.
Пришло время сдаться, прекратить борьбу и ожидать смерти, как облегчения.
Теперь он даже пожалел, что убил всех гремучих змей. Он должен был оставить парочку в живых. Он мог бы спровоцировать их на один или два укуса. Их укус действует не столь быстро, как укус ямкоголовой гадюки, который за семнадцать минут умертвил его кузена Вилли, но три или четыре укуса гремучей змеи, вероятно, были бы достаточно эффективными. Скалл даже пошел и исследовал мертвых змей, думая, что мог бы найти способ уколоться ядом. Это дало бы гарантию более быстрого конца. Он бил змей до тех пор, пока не размозжил их головы и не сломал их зубы. Однако яд, должно быть, давно высох.
После того, как Айниш Скалл целый день прыгал и подскакивал, бушевал и дергался, впиваясь в стены, извергал фрагменты древних речей и греческих стихов, он с комфортом устроился, как мог, у стены ямы и ничего не делал. Он желал силой воли остановить свое дыхание, но не мог этого сделать. Хотел он этого или нет, он продолжал дышать. Стоял яркий день. Смотреть вокруг глазами без век означало пустить солнце в его мозг. Вместо этого он держал голову опущенной. Его волосы достаточно отрасли, чтобы давать хорошую тень. Он хотел оставить привычку к борьбе и умереть спокойно. Он снова вспомнил буддиста, молчаливо сидящего в своих оранжевых одеждах над рекой Чарльз. У Скалла не было оранжевых одежд, он не был буддистом, он был Скаллом, капитаном Айнишем Скаллом. Он думал о том, что хорошо сражался во время всех войн, в которых успел поучаствовать. Но сегодня настал день капитуляции, день, когда он должен спрятать меч своей воли, чтобы прекратить борьбу и затихнуть, успокоиться. Тогда, наконец, придет миг, когда его дыхание остановится.
45
Колл и Гас осторожно входили в каньон Желтых Утесов, когда огромная птица внезапно поднялась из-за небольшой рощи пустынных мескитовых деревьев. Затем поднялись еще пять огромных лысых стервятников, так близко к ним, что их лошади шарахнулись.
— Я надеюсь, что они едят не капитана, — сказал Огастес. — Было бы жалко проделать весь этот путь и оставить его канюкам.
— Это не капитан, — ответил Колл.
Через редкий кустарник он бросил взгляд на то, что осталось от тела старухи.
Стервятники не хотели улетать. Двое из них сидели на валунах поблизости, а силуэты других мелькали на небольшой поляне, где лежало тело.
— Должно быть, пума разорвала ее так, — заметил Гас. — Пума могла так сделать?
— Я думаю, могла, — ответил Колл. — Видишь следы? Они большие.
Они спешились и осмотрели место в течение нескольких минут, пока стервятники вертелись над ними.
— Я никогда не видел, чтобы лев оставлял такие большие следы, — высказал мнение Огастес.
Недалеко от трупа лежала веревка из сыромятной кожи.
— Почему старуха шла здесь одна? — задался вопросом Гас. — Все, что у нее было — это веревка. Куда она направлялась?
— Предлагаю укрыть ее несколькими камнями, — сказал Колл. – Терпеть не могу, когда тело остается непогребенным.
— Вудро, ее почти съели, — ответил Гас. — Зачем портить пикник канюкам?
— Я знаю, но людей лучше хоронить, — сказал Колл. — Я полагаю, что она была искалечена. Посмотри на ее бедра.
Пока они укрывали скалы труп камнями, Колл почувствовал себя неуютно. Он не мог понять, откуда появилось это чувство.
— Что-то здесь не то, я не знаю, что именно, — сказал он, когда они возобновили свое осторожное движение в каньон.
— Может быть это пума, надеющаяся на другую старуху, — ответил Гас.
Через несколько мгновений Огастес увидел ягуара. Он был не настолько убежден, как Колл, что Аумадо и его люди ушли, и осматривал скалистые выступы над ними, выискивая любой признак жизни. Наверняка, если бы старый бандит ушел, то он оставил бы арьергард. Он не хотел попасть в засаду, как в первый раз, когда они вошли в Желтый Каньон, и он особенно внимательно осматривал высокие выступы, откуда стрелок мог легко подстрелить их.
На одном из верхних уступов он увидел нечто, что ясно не запечатлелось в его глазах. Там было что-то, что трудно было рассмотреть. Он остановил свою лошадь, чтобы бросить более пристальный взгляд, и тогда увидел ягуара, появившегося во всей красе.
— Вудро, смотри туда, — сказал он.
Вудро не мог сразу заметить ягуара, но затем животное переместилось, и он ясно увидел его.
— Я думаю, что это ягуар, — сказал Огастес. — Никогда не ожидал встретить хотя бы одного.
— Я полагаю, что это он прикончил старуху, — решил Колл.
На мгновение удивившись, они с удовольствием наблюдали за ягуаром, но их лошади были далеки от благодушия. Они подняли уши и фыркнули. Они попытались бежать, но рейнджеры удержали их.
Ягуар стоял на скалистом выступе, глядя на них вниз.
— Как ты думаешь, ты сможешь подстрелить его? — спросил Колл. — Если мы не убьем его, он может задрать одну из наших лошадей, когда стемнеет.
Огастес потянул свое ружье из чехла. Хотя они оба наблюдали за ягуаром, никто не успел заметить, как тот ушел. Он просто исчез. Когда Огастес поднял свое ружье, цели уже не было.
— Он ушел. Плохие новости для лошадей, — заметил Колл.
— Я никогда не забуду его, — ответил Огастес. — Он вел себя так, будто он властелин мира.