Знаменитая Обувь был удивлен безумными попытками молодого рейнджера держать его в поле зрения, в чем, конечно, не было никакого смысла. Молодой человек весь день выглядел встревоженным и нервным и так устал, что когда они разбили лагерь, то он едва был способен развести приличный костер. Знаменитой Обуви нравился молодой человек, и он подумал, что мог бы немного помочь ему, если бы подучил капрала Паркера способам разведки.
— Ты не должен следовать за мной или держаться близко ко мне, — сказал он Пи Аю. — Я не иду прямо по следу.
— Да, это так, — согласился Пи Ай.
Он почти засыпал от усталости, но крепкий кофе, который сварил Знаменитая Обувь, немного его взбодрил.
— Я многое чего хочу увидеть, — сказал ему Знаменитая Обувь. — Я не думаю, что мы догоним капитана Маккрея в ближайшие несколько дней. Полагаю, что он уехал далеко.
— Ты только по следам можешь сказать, что он уехал далеко? — спросил Пи Ай.
— Нет, просто я так думаю, — признался Известная Обувь. — Он потерял свою жену. Сейчас он не знает, куда ему направиться. Я думаю, что он собирается далеко, поразмышлять.
Ночью Пи Ай обнаружил, что не может заснуть. Ему пришло в голову, что он никогда прежде не оставался наедине ни с одним индейцем. Конечно, это был только дружественный Знаменитая Обувь. Но что, если он не был действительно дружественным? Что, если у Знаменитой Обуви внезапно появится желание добыть скальп? Конечно, Пи Ай знал, что это маловероятно, капитан Колл не отправил бы его с индейцем, который хотел бы снять с него скальп.
Он знал, что было глупо думать об этом.
Знаменитая Обувь много лет был разведчиком и никогда ни с кого не снимал скальпы. Но ум Пи Ая отказывался подчиняться. Часть его, которая была разумна, понимала, что Знаменитая Обувь не причинит ему никакого вреда. Но другая часть продолжала рисовать картины индейцев с ножами для скальпирования. Его раздражал собственный ум. Было бы намного проще, если бы его ум просто успокоился и прекратил пугать его.
Поздно ночью, пока молодой рейнджер дремал, Знаменитая Обувь услышал крики нескольких гусей, пролетавших над ними, и начал петь длинную песню о птицах. Конечно, он пел песню в своем собственном языке кикапу, который не мог понять молодой белый человек. Знаменитая Обувь знал, что слова песни – таинственные для молодого человека, проснувшегося, чтобы послушать, но он все равно пел. То, что вещи были таинственными, не делало их менее ценными. Тайна летящих на север гусей всегда волновала его. Он думал, что гуси могли лететь на край мира, поэтому он сложил о них песню. Не было для Знаменитой Обуви ничего более таинственного, чем тайна птиц. Все животные, которых он знал, оставляли следы, но гуси, когда расправляли крылья, чтобы полететь на север, не оставляли следов. Знаменитая Обувь думал, что гуси должны знать, где живут духи, и за это знание были освобождены духами от необходимости оставлять следы.
Духи не хотели, чтобы их посещал каждый, кто обнаружил след, но своим вестникам, великим птицам, разрешали посещать себя. Это было замечательное явление, о котором Знаменитая Обувь никогда не уставал размышлять.
Когда Знаменитая Обувь закончил свою песню, он заметил, что молодой белый человек уснул.
Днем он недостаточно доверял Знаменитой Обуви и бессмысленно суетился. Возможно, даже тогда песня, которую он только что спел, была во снах молодого человека. Возможно, когда он станет старше, то научится доверять тайнам и не бояться их. Многие белые не способны были доверять тому, чего не могли объяснить. И все же, самые красивые события, такие как не оставляющий следов полет птиц, никак невозможно было объяснить.
Следующим утром, с первым серым светом, Пи Ай проснулся и обнаружил, что с него не сняли скальп и не нанесли ран. Он почувствовал себя таким усталым и таким благодарным, что сразу не мог пошевелиться.
Знаменитая Обувь сидел на корточках у лагерного костра, доводя кофе до кипения. Пи Ай хотел помочь, но чувствовал, как будто его суставы покрылись клеем. Он сел, но понял, что дальше двигаться не может.
Знаменитая Обувь пил кофе, как будто это была питьевая вода, хотя, по мнению Пи Ая, кофе был обжигающим.
— Сейчас я ухожу, — сказал Знаменитая Обувь. — Тебе не надо идти за мной. Просто следуй на запад.
— Что? Я не буду видеть тебя совсем? — спросил Пи Ай.
Никогда еще с того момента, как он присоединился к рейнджерам, он не проводил в одиночестве целый день в дикой стране.
Даже если бы у него не было чувства, что его суставы плавятся, то все равно такая перспектива встревожила бы его.
Если бы он встретил отряд команчей, то пропал бы.
— Ты не видел признаков индейцев, не так ли? — спросил он.
Знаменитая Обувь был не в настроении разговаривать именно сейчас. На севере был горный хребет, вокруг которого рассеялись какие-то интересные черные скалы. Он хотел исследовать эти черные скалы. Небо на востоке было уже белым, и пришло время отправиться в путь.
— Нет, здесь нет никаких индейцев, но есть старый медведь, у которого логово в той небольшой горе, — ответил он, указав на небольшой холм прямо на западе. — Будь осторожен с тем медведем. Он может попытаться задрать твою лошадь.
— Мошенник, я пристрелю его, пусть только попробует, — сказал Пи Ай, но он не был уверен, что сумеет убить медведя, имея столь слипшиеся суставы.
Полный решимости продемонстрировать свою решимость, он встал.
— Я найду тебя, когда засияет вечерняя звезда, — произнес Знаменитая Обувь. – Сделай себе кофе.
Затем он исчез в утренней серости. Пи Ай потягивал свой кофе, который еще недостаточно остыл, чтобы его пить большими глотками. Но, потягивая кофе, он руку держал на своем ружье, на случай, если неприветливый старый медведь окажется ближе, чем думал Знаменитая Обувь.
8
Когда Огастес уезжал из Остина, у него не было цели, кроме как некоторое время поездить вокруг в одиночестве.
Находиться в Остине означало выполнять приказы: губернатор всегда вызывал их или посылал их куда-то, консультируясь с ними или приставая с финансовыми вопросами, к которым у Огастеса не было ни малейшего интереса.
Как правило, он не наслаждался одиночеством, как это делал его друг Колл. Вудро фактически был неспособен весь вечер находиться в компании своих товарищей, и женщины также, если мнению Мэгги можно было доверять. В какой-то момент вечером Вудро Колл всегда тихо исчезал.
Он ускользал ночью, якобы для того, чтобы стоять на страже, когда в пределах ста миль не было ни одного дикаря. Долгое присутствие в компании, казалось, угнетало его.
У Огастеса все было наоборот. Когда он находился в городе, то с наступлением ночи он искал компанию пошумнее. Он искал развлечений, и находил их, будь это карточные игроки или несколько болтливых шлюх, импровизированный концерт или просто время, потраченное на хвастовство и разговоры с любыми игроками и искателями приключений, которые оказались рядом. Он особенно никогда не любил спать, и редко спал больше трех или четырех часов за ночь. Даже эта необходимость его удручала. Зачем просто лежать, когда вы могли бы жить?
Немного ночного отдыха было необходимо, но чем меньше, тем лучше.
Тем не менее, смерть его любимой Нелли сейчас отбила у него вкус к компании. Ему казалось, что всю свою жизнь он выполнял приказы, и он устал от этого. Раньше были капитаны, которые командовали им. Теперь это были губернаторы, или законодатели, или комиссии.
Война на Востоке только началась, а губернатор уже выдавливал из него и Колла обещание, что они останутся в Техасе.
Огастесу надоело. Он достаточно наслушался приказов. Война могла подождать, губернатор мог подождать, Вудро мог подождать, и шлюхи и парни в салунах могли подождать. Он уезжал, потому что хотел этого сам, и вернется, когда сам захочет, когда почувствует, что надо вернуться, а не потому, что его вызвал какой-то губернатор.
Он ехал весь первый день при прекрасной погоде, не думая ни о Нелли, ни о войне, ни о Колле, ни о чем-либо еще. Его черная кобыла, Бойкая, была прекрасной верховой лошадью, обладающей длинной легкой рысью, и несла его на запад милю за милей через известняковые холмы. На сей раз он не умчался сломя голову. У него с собой было четыре бутылки виски в одной седельной сумке, немного патронов и хороший кусок бекона в другой.