Иногда, пока Айки говорил, он строгал палку своим маленьким карманным ножом с тонким лезвием. Хотя он никогда не смотрел на палку, которую строгал, он ни разу не порезался острым маленьким ножом. Айки строгал и строгал, уменьшая палку до тех пор, пока не оставалась только маленькая белая щепка, достаточно маленькая, чтобы использовать ее в качестве зубочистки. Поскольку у Айки оставалось только три или четыре зуба, и он не нуждался в зубочистке, он часто отдавал гладкие маленькие щепки Ньюту, который хранил их как сокровища.
Страшные истории Айки не так пугали Ньюта, как затрудненное дыхание его матери, которое он слышал ночью, лежа на своем соломенном тюфяке. Ему было жаль, что его мама не могла просто спать мирно и легко, как она спала, когда он был младше. Он не хотел, чтобы у нее было такое тяжелое дыхание.
Часто он бодрствовал в течение многих часов, сидя у окна, ожидая, когда его матери станет легче дышаться. Он знал, однако, что дышать ей становилось все труднее, а не легче. Когда дыхание прекратится, ей не будет хорошо, она будет мертва, и ее отнесут на кладбище и положат в землю. Тогда он должен будет говорить с ней по-новому: как живые говорят с мертвыми.
Испуганный, сидя в темноте, Ньют больше всего хотел, чтобы капитан Вудро и капитан Огастес поторопились и вернулись в Остин, прежде чем его мать умрет. Каждый день Ньют спрашивал Айки о том, когда они вернутся, и каждый раз Айки говорил, что он не знает, не слышал, что они вернутся, когда надо будет вернуться.
Конечно, капитан Вудро не приходил больше, чтобы увидеть его мать, как он это делал раньше. Хотя Ньют часто видел его в загонах, капитан Вудро теперь редко говорил с ним и редко давал ему пенсы на леденцы. Все равно Ньюту очень хотелось, чтобы он вернулся. Он чувствовал, что о его умершей матери лучше позаботились бы, если бы капитан Вудро и капитан Гас были здесь. Все видели бы, что Дитс вырыл могилу в хорошем месте и слышали бы много пения. Затем, как только похороны завершатся, возможно, они позволили бы ему пойти в казарму и жить там до тех пор, пока он не станет достаточно большим, чтобы носить револьвер и быть рейнджером.
Ньют надеялся на это, но он не говорил об этом своей матери, потому что она не слишком одобряла оружие. Он не собирался говорить об этом, пока его мать была жива. Это могло сильно рассердить ее, а когда она сильно сердилась, то кашляла кровью. Это так расстраивало Грасиэлу, что она начинала кричать, отмахиваться руками и называть имена святых, как будто это она умирала, а не его мать. В основном Ньют говорил о своей мечте по поводу револьвера Дитсу и Пи Аю, которые не видели оснований, почему у него не должно быть револьвера, и, даже, время от времени позволяли ему подержать их собственные револьверы. Иногда, когда они отворачивались, то он даже целился из револьвера в молочного теленка, хотя, конечно, не стрелял.
30
Задолго до того, как Бизоний Горб приехал к высохшему озеру, где первые люди устраивали засаду, чтобы поймать диких лошадей, приходивших освежиться в маленьком сочащемся роднике, он пожалел, что не позаботился о выборе лучшей лошади для своей последней поездки. У его старой лошади, которую он выбрал, стерлись от старости все зубы. В каньоне лошадь еще могла обрывать своими зубами высокую траву. Но в засушливом Льяно у Лошадиного озера высокой травы не было. Старая лошадь вымазывала свой нос, когда пыталась достать редкую короткую траву своими желтыми остатками зубов. Хотя лошадь резво проскакала вперед примерно двадцать миль, ее силы скоро иссякли, и она стала тем, кем и была: старой лошадью, медленно умирающей из-за отсутствия зубов. Такой была судьба старых лошадей, так же, как дрожащие руки и слабеющее зрение было судьбой стариков. Бизоний Горб знал, что он сделал плохой выбор. Он хотел добраться до Блэк-Меса, спеть о своем пути к смерти среди черных скал, которые были самыми древними скалами. Некоторые полагали, что только в черных скалах проживали духи, которые приветствовали бредущего к смерти.
Но когда старая лошадь замедлила свой бег, Бизоний Горб был все еще далеко даже от Лошадиного озера. Он знал, однако, что если маленький родник все еще сочится, старая лошадь могла бы освежиться и донести его до Блэк-Меса.
Старая лошадь была теперь так слаба, что начала спотыкаться. Иногда Бизоний Горб спешивался и вел ее в поводу, чего никогда не делал в своей долгой жизни наездника. Всегда, когда его лошадь начинала хромать, он просто бросал ее, пересаживаясь на другую лошадь или передвигаясь пешком, если у него не было другой лошади. В его жизни было много лошадей, и он никогда не позволял ослабевшей лошади замедлить его движение.
Но он выбрал старую черную лошадь, лошадь, которая будет нести его к месту смерти. У него, Бизоньего Горба, здесь больше не было лошадей. Он должен был сделать все, чтобы заставить старую лошадь идти туда, куда он собрался. Она не могла покинуть его на его пути в мир духов. Он не хотел, чтобы такое произошло. Если бы такое произошло, то он был бы опозорен. Все его победы и подвиги превратились бы ни во что. Там, где умрет черная лошадь, умрет и он, и он хотел бы, чтобы это, если возможно, произошло там, где были черные скалы.
Большую часть дня и всю ночь он ухаживал за старой лошадью, ведя ее тщательно вдоль редкой травы, позволяя ей остановиться и отдохнуть, и наблюдал, как она прижимается к редкой коричневой траве своими остатками зубов, чтобы добыть немного пищи. Всегда на Льяно глаза Бизоньего Горба устремлялись к горизонту, далекой четкой линии на соединении земли и неба. Но теперь, когда он смотрел на горизонт, не было никакой линии, а колеблющиеся в солнечном свете небо и земля были расплывчаты. Когда то он знал точно, как далеко от него Лошадиное озеро и как далеко Блэк-Меса. Но сейчас он не мог определить расстояние ни до одного из этих мест.
Единственное, что знал Бизоний Горб — он не может бросить черную лошадь. Их судьбы теперь были связаны. Когда лошадь споткнулась и захотела остановиться, Бизоний Горб позволил ей отдохнуть. Во время отдыха лошади он снова начал петь великие песни о военной тропе. Какое-то время старая лошадь не реагировала.
Затем она подняла голову и навострила уши, как будто снова слышала цокот своих копыт военных времен.
Бизоний Горб пел не для лошади — он пел воспоминания о своей жизни — но лошадь, немного отдохнув, смогла пройти еще несколько миль, хотя и медленным шагом. Становилось жарко, и лошадь снова ослабела и стала, хотя они еще не достигли Лошадиного озера.
Тогда Бизоний Горб начал бить старую лошадь своим копьем. Он бил ее изо всех сил. Он крутил ее хвост и колотил по ее бокам копьем. Он был полон решимости вновь заставить лошадь отправиться в нужном ему направлении, и ему это удалось. Черная лошадь, которая собиралась упасть и умереть, дрожала, пока он ее бил. Затем она собралась с силами и прошла еще несколько миль, пока Бизоний Горб не увидел впереди недалеко от него потрескавшуюся землю высохшего озера. Скоро лошадь почуяла воду маленького родника и взволновалась. Она побежала к воде шатающимся галопом. Когда Бизоний Горб догнал ее, она раздвинула толстые растения, скрывавшие родник, и высасывала холодную воду. Родник был столь мал, что оставалась только небольшая пленка воды вокруг стеблей травы.
Тем не менее, это была вода — чистая вода — и она спасла и Бизоньего Горба, и старую черную лошадь. Они пили, затем снова пили. Лошадь даже смогла погрызть верхушки толстых растений у родника, питание достаточное, чтобы она смогла продолжить путь на север, когда наступил прохладный вечер.
Лошадь могла хотя бы поедать верхушки растений, а у Бизоньего Горба еды не было совсем.
У него были с собой короткий лук и несколько ловушек, но единственными животными, которых он видел, были несколько луговых собачек. Он не видел достаточно хорошо, чтобы поразить одну из луговых собачек стрелой, и у него не было времени или терпения, чтобы умело поставить ловушку. Он слишком торопился добраться до черных скал.
Ночью, после того, как они покинули родник, шатался уже он, а не черная лошадь. К середине следующего дня он был так же неустойчив на ногах, как ребенок, который учится держать равновесие и стоять прямо. Бизоний Горб стал столь слабым и беспомощным, что снова сел верхом на черную лошадь и заставил ее пронести его еще несколько миль. К вечеру, к его радости, он начал видеть в разных местах черные скалы, хотя, сколько не напрягал зрение, он не видел признаков страны столовой горы, которую искал. Он почувствовал неуверенность в существовании столовой горы. Возможно, то, что он помнил, было просто черными скалами. Возможно, он придумал столовую гору, или увидел ее во сне, или перепутал его со столовой горой в другом месте. Он не был уверен. Но, по крайней мере, он нашел черные скалы, скалы, которые, как говорили, приветствуют мертвых.