Если бы он спорил с ними, то они могли бы сделать то, что предложил Толстое Колено, и тогда он стал бы слепым и неспособным читать следы, которые интересовали его. Было лучше сохранить спокойствие и надеяться, что Толстое Колено не будет перескакивать слишком многие ручьи на своей гнедой лошади.
24
В те дни, когда Аумадо не уделял ему внимания, ни разу не осматривал в бинокль Желтые Утесы, Скалл приходил в состояние очень близкое к отчаянию. Пока Аумадо наблюдал за ним, Скалл чувствовал, что он участвует в честном состязании характеров. Когда Аумадо наблюдал, Скалл немедленно реагировал. Хотя он и прекратил царапать на стене скалы греческие гекзаметры или что-либо еще, он брал свою пилку и делал вид, что царапает что-то. Если старик не проявлял к этому интереса, Скалл пытался петь. Он ревел «Боевой гимн»[15] во всю силу своих легких. Затем, надеясь озадачить Аумадо, он пел несколько отрывков из итальянской оперы, пару арий, которые он знал недостаточно хорошо, но это могло одурачить старого темного человека, который сидел на одеяле далеко внизу. Он блефовал, но это было его единственным шансом. Он должен был сохранять интерес Аумадо к себе. Иначе он стал бы просто человеком, висящим в клетке, поедающим сырых птиц и ожидающим смерти. Одна книга могла спасти его. Блокнот, чтобы делать в нем записи, мог спасти его. Он пытался вспомнить своего Шекспира, своего Папу, своего Милтона, своего Вергилия, своего Бернса. Он даже пытался сам сочинять куплеты. Он всегда был неравнодушен к куплетам с хорошей рифмой. Но его памяти, которую он напрягал изо всех сил, хватало только на два-три часа в день. У него была хорошая память, он мог вспомнить большую часть поэзии, которую он читал, и не только поэзию. В его голову тянулись нити от Истории Кларендона, от Гиббона, даже от Библии. Его память была крепка, и Скаллу доставляло удовольствие пользоваться ею. Но он не мог фактически бороться, а борьба была его потребностью: с кем угодно и с чем угодно, но бороться. В течение многих дней он изучал утес выше и ниже себя, думая, как он мог бы преодолеть его. Но мысль о темных людях, ожидающих с мачете, заставила его сомневаться в благополучном восхождении.
Больше всего он нуждался во внимании Аумадо. Черный Вакейро был человеком, с которым стоит посостязаться. Скалл издавал трели и завывал, иногда выкрикивал проклятия, все, что угодно, чтобы показать Аумадо, что он все еще является противником, оппонентом, капитаном.
Аумадо слушал его. Он часто поднимал бинокль в сторону клетки. Иногда Аумадо изучал Скалла длительное время, но он был хитрым. Часто он рассматривал его, когда Скалл дремал или отвлекался на поимку какой-нибудь птицы, которая беспокоилась и не садилась на клетку. Аумадо хотел наблюдать, но так, чтобы не наблюдали за ним самим. Это был еще один способ захватить противника врасплох, оказавшись позади него. Он оставался проницательным, проявляя интерес. Возможно, он знал, что Скалл вытягивает из него его силу.
Скалл пытался каким-то способом вызвать гнев Аумадо, как он вызвал его, предложив выкуп. Ненависть Аумадо дала бы ему возможность бросить вызов и бороться, а не только бесконечно покачиваться над пропастью. Заключение в клетке вызывало апатию, а от апатии он мог легко опуститься до покорности, смирению, смерти. Ему нужна была борьба, чтобы подогревать кровь. Он три недели сидел в клетке, достаточно долго, чтобы заболеть от вида и вкуса сырой птицы, но все же, также, достаточно долго, чтобы новости о его затруднительном положении могли достигнуть Техаса. Такие новости распространяются быстро даже через самую, казалось бы, безлюдную страну. Пеон мог бы сказать что-то путешественнику, и это единственное сообщение распространится повсюду, как солнечный свет.
Солдаты в северных фортах скоро услышали бы о событиях, происходящих южнее границы. Конечно, информация могла быть искажена, но это естественно. Даже хорошо осведомленные журналисты, пишущие для солидных газет, не застрахованы от риска искажения информации.
Может быть в данный момент, надеялся Скалл, до губернатора Техаса уже донесся слух о том, что он в опасности. К счастью, спасательная экспедиция могла быть уже в пути.
Пока надежда на спасение была, крайне необходимо было сохранять бодрость духа. Ему надо было приложить все усилия, чтобы напоминать старику, сидящему на одеяле, что он, Айниш Скалл, все еще жив и здоров, все еще воин, с которым надо считаться.
Самыми тяжелыми были дни, когда Аумадо не брал в руки бинокль, когда он казался равнодушным к белому человеку, висящему в клетке. В те дни, дни, когда Аумадо не наблюдал за ним, птицы, казалось, знали, что Скалл проигрывает. Огромные стервятники в ожидании усаживались рядами на утесе выше него. Голуби и горлицы, главный продукт питания Скалла, в большом количестве садились на клетку. Он, прилагая небольшие усилия, мог добыть себе недельный запас пищи, но этого не делал.
В такие дни часто только вечернее сияние выводило Скалла из состояния отчаяния. Пространство перед ним на закате становилось золотым, оставляя дальние горы в дымке, затем сияние исчезало, и горы становились синими и, наконец, цвета индиго. Глядя вдаль, Скалл постепенно расслаблялся и забывал на какое-то время о борьбе, которую он вынужден был вести.
Именно таким вечером он начал подпиливать крепления на той стороне клетки, которая была обращена на противоположную сторону от утеса. Отдающее эхом обширное пространство было его утешением и его союзником, и он не хотел, чтобы решетка разделяла его с ним. Решетка была отвратительна и покрыта птичьим пометом. Он не желал, чтобы она загораживала ему утренний или вечерний свет.
Когда-то, задолго до этого, гуляя по Кембриджу, он увидел восточного человека, буддистского монаха, который сидел, скрестив ноги, в ярко-оранжевой одежде у реки Чарльз. Этот человек просто сидел в своей одежде, скрывающей его ноги и руки, сложенные на коленях, наблюдая, как утренний солнечный свет рассеивает золото на серой воде.
Это вспомнилось Скаллу, когда он резал крепления фасада клетки. Буддист был стариком с бритой головой и длинным свисающим пучком бороды. Его внимательные глаза задумчиво изучали воздух, как тот рассеивался между домами Кембриджа.
Скалл, находясь высоко под утесом, подумал, что он смог бы подражать старому буддисту, которого он видел однажды кембриджским утром у реки Чарльз. Если речь шла о воздухе, то он имел огромное преимущество по сравнению с тем, что видел старик над рекой Чарльз. Перед ним, действительно, был словарь воздуха, неисчерпаемый словарь или энциклопедия. Он мог изучать серый утренний воздух, белый воздух яркого полудня, золотой вечерний воздух. Он хотел, чтобы никакие прутья решетки не мешали его наблюдениям, его изучению воздушного пространства. И для этого он глубокой мексиканской ночью пилил и пилил своей маленькой пилкой.
Аумадо только вышел из пещеры, когда Скалл издал громкий вопль. Вначале Аумадо не стал смотреть вверх. Он хорошо знал, что белый человек, Скалл, жаждал привлечь его внимание. Сильные пленники всегда желали привлечь его внимание, или, по крайней мере, внимание людей в лагере.
Они не хотели стать забытыми при жизни людьми. Они хотели напомнить всем, что они все еще живы.
Но тут закричал один из вакейро, и Аумадо, подняв глаза, увидел, как Скалл поднимает фасад клетки, чтобы сбросить его вниз. Люди, сидящие за кофе или табаком, увидев это, вскочили на ноги. Они убегали с места, куда падала часть клетки. Единственной, кто остался на месте, была красная курица. Падающий фасад клетки накрыл курицу, и она била крыльями еще в течение минуты или двух, пока не затихла.
Аумадо взял бинокль и посмотрел на человека в клетке. На какое-то мгновение он почувствовал досаду, решив, что Скалл решил покончить жизнь самоубийством, как это сделал хитрый команч. При отсутствии передней части клетки Скалл мог предать себя смерти в любое время, чего нельзя было допустить.
Аумадо сажал пленников в клетку не для того, чтобы давать им возможность самим выбирать свою судьбу.
Но когда Аумадо продолжил наблюдение, он пришел к убеждению, что Скалл, казалось, не собирался выпрыгивать. Он удобно устроился в клетке, напевая одну из песен, которые он всегда пел. Эта склонность к пению была еще одной особенностью, которая раздражала в этом человеке. Она вызывала беспокойство у жителей деревни. Многие из них полагали, что Скалл был могущественным колдуном. Некоторые, вероятно, считали, что Скалл мог оказаться более сильным, чем сам Аумадо. Зачем он поет? Почему бы ему просто не умереть? Только колдун способен на такое.