— Думаю, что это пустая трата денег. Здесь сплошь древнейшие образования, вулканизмы. А фосфориты — не изверженные породы, а осадочные. В тайге фосфоритов нет.
Вербин, конечно, пожурил за чрезмерную категоричность, но в душе остался очень доволен. Почему же все-таки доставил я ему это удовольствие? Неужели выслужиться? Нет, пожалуй, нет. А вот что оробел, заранее устал от предполагаемого риска, — это, видимо, так. И еще, по правде, не верил в таежные фосфориты. А Сырцов, как и полагается одержимому, нашел их. Какой же ты коммунист после всего этого, Ян Стырне? А?
Уже тогда в тайге эта мысль появилась. Дождик пошел, мелкий, холодный и очень противный. Сырцов палатку свою гостям отдал, а сам всю ночь у костра сидел. Утром я его увидел. Сидит лицом к рассвету, брезентовый плащ на плечах от дождя коробом встал. Тихий такой сидит, думает... А сейчас лежат эти фосфориты перед тобой на столе. Добыл Сырцов своими руками с помощью ребят из отряда. Так какой же ты коммунист? Ведь из-за твоей, мягко говоря, близорукости или там упрямства огромный край переплатил на привозных фосфоритах миллионы рублей. Вот как, брат...
А музыка, оказывается, еще не кончилась. Думал-думал, вспоминал, вспоминал, а времени прошло всего ничего. Вон и Вадим с Диной еще танцуют.
Наконец они вернулись к столу, сели. Стырне вплотную придвинулся к Вадиму, посмотрел ему прямо в глаза и сказал, не то печалясь, не то торжествующе:
— Значит, твоя взяла?
Вадим сначала не понял, в воспаленных глазах его метнулось беспокойство, но когда смысл сказанного дошел до него, он с некоторым усилием улыбнулся и сказал:
— Я люблю вас, Ян Зигмундович, но, как говорится, истина дороже.
Главный геолог понимающе помотал головой и ничего не сказал, не вмешивался больше в обстоятельные расспросы Виктора Степановича.
4
Когда мужчины отправились оформлять на самолет отобранные Вадимом образцы, оркестр опять заиграл, и к Дине подсели Лебедь и Зойка. Зойка открыла сумочку и, явно кокетничая, принялась пудриться и прихорашиваться, а Лебедь, придвинув свой стул вплотную к стулу Дины, заглядывая ей в глаза, глухо сказал:
— Я рад, что ты не улетела, Динок.
Девушка оглянулась на Зойку и сердито сказала:
— Учти, это я сделала не ради тебя.
— Все хорошо. Ладно... Пройдем круг?
— Нет, не хочу.
Лебедь посидел некоторое время молча, слегка раскачиваясь, потом, хмуря брови, неожиданно спросил:
— Ты ничего не заметила за Вадькой?
— Нет. А что?
— По-моему, он болен.
Девушка сделала большие глаза и, сдерживая тревогу, покачала головой.
— Я все-таки врач. Вижу по зрачкам. Надо бы его послушать.
— Вот и послушай.
— Не люблю лечить близких. Ведь мы с ним росли вместе. Еще в детдоме. Смешно после рыбалок, футбольных и хоккейных сражений предлагать лечить.
— В самом деле диковато. Когда же ты успел в детдоме побывать? Вадим мне об этом ничего не говорил.
— Он не любит вспоминать детство. Мой-то предок через десяток лет вернулся и забрал меня из детдома, а Вадькины так и остались где-то на Колыме.
— Тем более. Вот и осмотри его. Сам говоришь — все-таки врач.
— Врачи тоже люди, имеют слабости и пороки. Моя слабость — ты.
Дина усмехнулась:
— А моя слабость — Вадим, и ты это знаешь.
Лебедь глубоко вздохнул и сказал совершенно трезво:
— Понимаю, Динок, сердцу не прикажешь.
— А, бросьте свою меланхолию, детки, выпьем, — сказала низким мягким голосом Зойка. — А где твой симпатичный старикан с жаркими глазами? Хочу с ним выпить. Динок, ты не ревнуешь?
Дина слегка отодвинула бокал, со дна которого поднимались пузырьки, множество маленьких пузырьков и, забыв о словах Лебедя, счастливо засмеялась.
Вернулись геологи, и почти одновременно по радио объявили о посадке на московский самолет.
— Это тебе, — шепнул Дине на ухо Вадим и положил перед ней крепкую, полную орехов, кедровую шишку.
Она ласково глянула на него снизу вверх и прижалась щекой к его плечу.
Времени хватило только на то, чтобы расплатиться с официанткой и завернуть в газету купленные на дорогу апельсины. С летного поля уже слышался громоподобный гул прогреваемых моторов.
Дина с отцом выходили из «Аквариума» последними. Она хотела помочь нести увесистый желтый портфель, но отец мягко отстранил ее руку.
— Раз все кончилось благополучно — нет смысла тебе задерживаться, — говорил Стырне, от волнения очень четко выговаривая слова. Он не любил в последние годы расставаться с семьей. — Не дерзи маме. Она ведь у нас очень нервная — ты понимаешь?