— А образцы обработаны?
— Не успели еще.
— Вот видите, и образцы еще не обработаны, а вы поднимаете шум и говорите о каких-то победителях. Год, дорогой мой, уже сверстан, как говорят полиграфисты, — и он плотно уселся в свое кресло.
— Без учета нового месторождения.
— Учтется в следующий раз. Мы всегда должны иметь перспективный резерв, Ян Зигмундович.
— Обойтись без удобрений и зависеть в смысле урожая от капризов погоды?
Стырне намекал на закупленные недавно за границей крупные партии хлеба, за которые плачено было чистым золотом. Но Вербин не захотел его понять, лишь опять внимательно посмотрел на подчиненного и слегка развел руками: не наша прерогатива.
Теперь уже с холодным интересом Стырне наблюдал за изменчивым лицом собеседника: то оно выражало благородство и глубокий всеобъемлющий ум, то наползало на него выражение беспокойства, мелкой озабоченности, тщеславия. И тогда он становился как будто чужим в кабинете. В этой просторной комнате с тяжелыми шторами, с огромными цветными геологическими картами страны и обоих земных полушарий, с живописно расставленными в стеклянных шкафах образцами пород и древних окаменелостей, — была своеобразная, немного подчеркнутая романтика. Что ж, это все только напоказ, чтобы охарактеризовать широкую геологическую натуру, масштабность дум и стремлений? Да, широкая натура, ничего не скажешь... И чего Вербин, собственно говоря, боится? И в конце концов разве признание ошибок само по себе не обязательно?
Ян Зигмундович спрашивал себя об этом и молчал, опустив глаза. Он никак не мог придумать, чем снять напряженность, как повернуть разговор в другую сторону.
Вербин очень ловко сам повернул его.
— А вы, коллега, по Москве не скучаете? — вдруг спросил он. — Что, Каргинск не слишком провинциален? Где учится Дина — так, кажется, зовут вашу дочь?
Теперь, когда перейдена была опасная грань, голос Вербина снова стал мягким, глаза смотрели дружелюбно. Узнав, что Дина учится в Московском университете, он поинтересовался — на каком факультете. Наконец, как бы между прочим, но совсем уже неожиданно для Стырне спросил:
— А вернуться в Москву на постоянное жительство не приходило вам в голову, Ян Зигмундович?
Стырне поглядел на него в упор, пожал плечами:
— Да нет, Герман Алексеевич, вроде я уже как-то отвык от этой мысли. Жена, правда, пилит другой раз, и дочь тут одна...
— Ну-ну, — хозяин кабинета встал, — подумайте, товарищ Стырне, посоветуйтесь с женой. А то в последнее время многие бывшие москвичи, сорванные с насиженных мест в лихие годы, стали возвращаться. В этом смысле я мог бы, вероятно, вам помочь... конечно, при условии, что и вы этого хотите... хотите со мной работать.
Последние слова он подчеркнул, глядя Стырне в глаза, и скрепил разговор рукопожатием.
3
«Судьба играет человеком, — думал Стырне, пробираясь по запруженному посетителями коридору к гардеробу, — сегодня она низвергает тебя вниз, завтра возносит, совсем как в этой старой, затасканной песенке. А что? Чем черт не шутит, как говорится. Разве плохо остаток лет прожить в Москве? Рада была бы Дина, а об Ильзе и говорить нечего — она спит и видит себя в столице».
Надев реглан и шапку, Стырне направился к выходу, но был остановлен окриком гардеробщицы:
— Гражданин, портфель забыли.
Удивляясь необычной забывчивости, он взял из рук женщины перетянутый широкими ремнями желтый увесистый портфель. Ему вспомнилось усталое, обросшее бородой, лицо Вадима. Да, этот, пожалуй, сумел бы поговорить, доказать...
Пройдя немного по набережной, Стырне поставил портфель на асфальт под фонарем, стал пристально смотреть на темную гладь воды. Подтапливаемая отходами горячих цехов, так и не успевает замерзнуть Москва-река за зиму. Черная промоина делит ее сейчас на две неровные половинки, и в каждой кругами идет вода, точит лед, точит камень. И на душе сейчас смутно, тоже что-то точит...
Разве я неправильно что-нибудь сделал? Разве должен был поступить иначе? Зачем мне это нужно — ссориться с начальством? Сырцов молод, успеется ему. «Я вас люблю, Ян Зигмундович, но истина дороже»... А в чем истина, сынок? На год раньше пустить рудник? Что, собственно, изменится тогда? Экономика выиграет? Это еще вопрос. А Вербин наверняка сделается врагом. Да и зачем спешить? Куда вообще эта безумная спешка? Зачем?
Пытаясь успокоиться, Стырне шел вдоль парапета, останавливался, жадно глотал табачный дым, бросал в реку спаленные наполовину сигареты, доставал другие. Спички тоже сыпались за ограду. Перед ним выросла фигура милиционера в черной шинели. Вежливо козырнув, он попросил вернуться: