Куда же ей сейчас идти? Ни друга, ни теплого угла. А ноги уже сами идут по знакомой дороге, и снег покорно скрипит под модными сапожками. Неужто опять к Лебедю? В самом деле, вот уже и баня с прачечной, а дальше будет пошивочная на весь первый этаж, и над ней, на третьем этаже живет этот тип.
«Нет, туда я больше не пойду. Зайду лучше в баню, обогреюсь в вестибюле немного и поеду домой. Все-таки маленькие там».
Обрадованная внезапно пришедшим решением Зойка взбежала на тускло освещенное крылечко, рванула дверь и вместе с облаком холодного пара ввалилась в вестибюль.
Касса уже не работала, круглые настенные часы над ней показывали начало одиннадцатого. Несколько пожилых людей с обсыхающими вениками у ног сидели на диванах, остывая после парной. В глубине полуосвещенного зала мужчины помоложе толпились у буфета и тянули из толстых кружек пиво.
Разыскав свободный стул, Зойка уселась и только тогда почувствовала, как продрогла, как устала от стужи. Сняв варежки, она подула на красные руки, пошевелила онемевшими ступнями. От батареи шло тепло, и Зойка, как к живому существу, приникла к ее шершавым, горячим ребрам и даже зажмурилась от удовольствия,
— Зойка! Ты что тут делаешь? — раздался удивленный голос.
Нагруженный пустыми пивными бутылками передней стоял Лебедь. Не дожидаясь ответа, пробормотал обрадованно:
— Хорошо, что встретились, поможешь донести пиво, — бесцеремонно сунул ей в руки мохнатую шапку с перчатками и устремился к буфету: там уже закрывали.
Зойка почти с ненавистью поглядела ему вслед. Положить шапку на стул и уйти. Не погонится же он за ней с бутылками. Но сдвинуться с места не могла. И когда Игорь подошел, так обыденно неся сетки с пивом, она взяла у него одну сетку и с усилием выговорила:
— Зачем так много?
— Я купил коробку пата — ты его любишь, — как ни в чем не бывало сказал он и, нахлобучив мохнатую шапку, двинулся к выходу.
Зойка обругала себя самыми обидными для женщины словами и безвольно поплелась вслед за ним. «Словно кто за шиворот меня тащит». Так когда-то мать почти силком привела ее в школу. А теперь она уже прошла свою особую школу жизни, и возврата, видно, нет. Да и куда ей идти? Как щепка в грязной воде. Вверх-вниз, вверх-вниз.
3
Низенький овальный столик, как жеребчик на льду, растопырил тонкие разномастные ножки — красную, желтую, черную и зеленую. На деревянных лакированных подносах — апельсины, конфеты, вафли, между ними внушительное количество различных бутылок. Двухэтажная горка приставлена к стене.
— Раздавим блондинку, мальчики? — Игорь со стуком поставил на горку бутылку столичной и заговорщически подмигнул. Когда водка была разлита, Лебедь поднял стопку и опять подмигнул: — Вздрогнем, мальчики?
Выпили по первой.
Зойка выставила из сетки дюжину пива и, ни на кого не глядя, прошла в другую комнату. Тут было все, как всегда. Зеленовато светил низенький торшер, стояла диван-кровать. Зойка терпеть ее не могла, потому что подушки приходилось складывать отдельно в тумбочку, и наволочки всегда пачкались. На письменном столе перекидной календарь, авторучка на дорогой яшмовой подставке, пингвин с красным клювом, конечно, телефон. Туда же, письменный стол! А сам давно ничего не пишет, кроме записок девкам.
Все в комнате знакомо до последней книжки, засунутой в угол шкафа. И все-таки не своя это комната, — чужая. Ничего у Зойки нет на свете своего: ни человека, ни спокойного угла. Сюда она может, конечно, приходить днем и ночью, имеет право натереть полы, надраить ванну, на кухне распорядиться, ну там иногда поспать или почитать. А вот жить тут или, например, мебель по-своему переставить,— не имеет права. Она ведь только «знакомая». Он, подлец, даже обрадовался, когда она стала встречаться с Вадимом. Как же, спит и видит, как бы к Динке дорожку протоптать. Ну та, видать, не таковская...
Скрипнула дверь, в комнату вошла Жанка, одна из новеньких. Ей шестнадцать лет, соломенно-желтые волосы начесаны сверх возможности высоко. Она вообще выше Зойки ростом, и отлично знает, что у нее хорошая фигура, подчеркнутая коротким, выше колен, платьем цвета «маренго».
Не заметив, что тут кто-то есть, Жанка включила верхний свет и принялась рассматривать себя в зеркало.
— Хороша, хороша, савраска, — с грубоватой насмешкой сказала Зойка, — теперь только в запряжку да кнутиком подхлестывать.
— У этого генеральского сына, — Жанка пренебрегла насмешкой, — есть что-то от Жана Марэ.
— А чего ты в этом понимаешь?
Помусолив языком карандаш, Жанка почернее подвела уголки глаз и сказала как можно небрежнее: