— Говорят, вы хорошо поете, говорят, настоящий бас? Арию Мельника не пробовали?
Зойка с холодным любопытством посмотрела на нее, скинула туфли и, забравшись с ногами на диван, спустила еще одну стрелу:
— Могу Мефистофеля исполнить, специально для тебя: «Мой совет — до обрученья...»
— До лампочки, — скривив губы, возразила Жанка. — Вы лучше своей дочке спойте. В вашем возрасте только младшую дочку песенками укачивать.
Зойка вспыхнула, но поединок был прерван появлением Лебедя.
— Ждете специального приглашения, дамы? — сдерживая раздражение, спросил он.
Жанка тотчас исчезла за дверью. Он обернулся к Зойке:
— А ты что же?
— Полежу немного, — опять укладываясь, угрюмо сказала Зойка.
— Или заболела? — с деланным участием спросил он.
Вся горечь, все унижение последних недель бросились Зойке в голову. Она рывком села на диване, спустила ноги:
— Подонок ты, подонок... — и по-деревенски, нараспев, горько добавила: — Зачем только я на тебя два годочка молодых, невозвратных, истратила... — Она опять легла, повернулась лицом к стене.
Лебедь молча вышел.
Зойка не заметила, как задремала. Ей привиделась голубоватая даль родной Журавлинки. Отражаясь в воде, плывут между кувшинками белые облака. Зойка в куцем ситцевом платьице, из которого давно выросла, стоит одна на берегу. Задул с понизовьев ветер, может, гроза будет, любит она грозу. Вот ветер тряхнул прибрежные кусты, понес сорванные листья. Но грозы так и не было. Прошла где-то стороной.
А берегом идут деревенские девчата в ярких платочках, выводят высокими голосами частушки — страдают. Немного позади степенно, вразвалочку, шагают парни, тоже подпевают, и баянист с ними. В страданье говорится о девичьем сердце, схороненном на дне речки, под камнем, о том, чтобы обманщик и погубитель сторожко ходил по крутому берегу...
Плывут по небу облака, стелется песня над речкой, над вечереющими лугами. Девчата и парни проходят мимо, не заметив стоящую за кустом Зойку. И хорошо, что прошли мимо. Она лучше побудет одна, поплачет. Уткнувшись лицом в мягкий замшелый пень, Зойка плачет светлыми, беспричинными, девичьими слезами. Потом набирает в карман горьких ярко-красных ягод барбариса и тихо уходит домой. А заря на небе ясная-ясная...
Задремавшая было Зойка опять села на постели. Шум в соседней комнате все нарастал: там танцевали, притопывали, подпевали, свистели. Вот она, красивая жизнь!
Зойка расстегнула ворот платья, ей было душно. А на улице, наверное, по-прежнему метель, свежая, злая. Зойка вдруг поняла, что если вот сейчас не уйдет отсюда, то уже никогда не уйдет. Она начала собираться, пошла было к двери, но опять вернулась и села на прежнее место. Пусть кончится танец, можно будет свободнее уйти. Она молча уйдет — и все. Надо уйти.
4
Что-то опять разбудило Зойку. За стеной было тихо, потом донеслись резкие незнакомые голоса. В спальню торопливо вошел Лебедь, за ним плачущая Жанка.
— Теперь что будет, как узнает отец... — Жанка дрожала и безуспешно пыталась попасть руками в рукава жакетки.
— Раньше надо было думать, — нервно оборвал ее Лебедь, пряча в ящик стола заграничные книжки и торопливо запирая его. Он наглухо застегнул пиджак и сказал Зойке: — Какая-то шляпа не заперла входную дверь.
Зойка встала, надела туфли и сказала равнодушно:
— А может, это сделали умышленно?
— Умышленно? — Лебедь резко повернулся к ней. — Стало быть, это ты?
Зойка промолчала.
Дверь отворилась, и в комнату вошла высокая девушка в белом пуховом берете с повязкой дружинницы на рукаве. Это была Виктория Гончарова. Включив верхний свет, она оглядела комнату и заметила Зойку.
— И ты, конечно, здесь, — гневно сказала она, но, близко увидев Зойкины глаза, осеклась и добавила печально: — Бойся не врагов, а друзей своих.
Зойка все молчала, медленно крутя ручку на яшмовой подставке.
— Что за манера ночью врываться в чужую квартиру! — горячился Лебедь. — Советский закон обеспечивает неприкосновенность...
— А что говорит этот закон о растлении несовершеннолетних? — в упор спросила Вика.
Растерянно глянув на растрепанную, полупьяную школьницу, Лебедь опустил голову.
В другой комнате составляли протокол. Зовэн Бабасьев, освободив овальный столик от всего лишнего и сердито поглядывая то на его растопыренные разномастные ножки, то на лица спрашиваемых, записывал фамилии, место работы, адреса. Немного в стороне от всех в распахнутом коротком пальто с поднятым воротником стоял Вадим Сырцов. Он внимательно смотрел на все происходящее. Лицо его казалось совсем спокойным.