С трудом добыв номер в плохонькой гостинице, Вадим отправился осматривать город. Пестрели многолюдьем улицы. Вдоль мощеных бульваров низкорослые пальмы свешивали широким зонтом метровые кожистые листы, а где-нибудь в скверике среди буков и зарослей самшита можно было увидеть скромную северную рябину и даже ель. Современные береты и шляпы на головах мужчин мелькали вперемежку с красными фесками и чалмообразными башлыками горцев.
В порту белые танкеры загружались бакинской нефтью, поступающей по прямому нефтепроводу. Портальные краны перекидывали на суда ящики с консервами, тунговое масло, сухофрукты, чай, а выгружали железо, лес, машины, зерно. Картвельские языки мешались тут с русским, армянским, азербайджанским. Забавный парадокс: армяне и грузины объяснялись между собой на турецком. Язык завоевателей укоренился тут на целые столетия и держался до сих пор. На базарах толчея, пестрота, пряные запахи, шум. Горцы в бешметах с газырями разливали прямо из бурдюков давленное с собственных шпалер сухое вино или чачу — виноградную водку.
Совершенно верно. Именно так. Постой, откуда же это? Да это все старый жизнелюбец Омар Хайям! Лукаво улыбаясь, он наливает из узкогорлого серебряного кувшина шипящее вино и, когда оно пошло гулять по жилам, берет за руку и ведет за собой.
Кругом уже весна, ранняя южная весна, небо зеленоватое, почти мартовское, зацветают абрикосы и миндаль. Все здесь устремлено ввысь — и светлые здания театров, и пирамидальные тополя вдоль улиц, и вечнозеленые купы эвкалиптов, и белеющая колоннада у входа в парк.
Ну что ж, дружище, пить так пить — пойдем. Я приметил днем одно местечко — ты и в родном Нишапуре такого не сыщешь. Неважно, что я геолог, а ты ученый и поэт и жил восемь веков назад, что у меня на голове широкополая серая шляпа, а твою венчает зеленая чалма паломника в Мекку — все равно пойдем! У нас с тобой много общего, мы уже оба фактически живем в царстве теней, хотя не перестаем любить и славить жизнь. К черту темный плащ зимы!
Вон мимоза-недотрога робко ждет чего-то и приветствует весну. В ресторанчике под открытым небом висит табачный дым, слышится гул голосов — тут и туристы из гостиницы, и выздоравливающие из ближних санаториев, и местные модники в усиках, с заросшими тарзаньими шеями. Худой горбоносый официант в белом пиджаке разливает по бокалам пенистый мукузани и разносит шашлык, чебуреки.
Что верно — то верно, далеко не клад. Без малого три десятка лет коптил небо, и вот приходится уходить, так и не сотворив чуда. Даже девушка, та, единственная, не помянет добром. Тебе все же было легче, мудрец: несмотря на вольнодумство, ты немножко все-таки верил в свой мусульманский рай и на всякий случай накрутил на лысину зеленую чалму. А каково мне?
Больше вина! Пусть, как говорится, вино льется рекой. Я за все буду платить. Эй вы, под эвкалиптом! Давайте сюда, в ногах правды нет, потеснимся. Чего удивляетесь? У меня лучший друг Зовэн Бабасьев. Не слыхали? Услышите. А вас как? Дрешер-Дрешеридзе? Очень приятно. Будем знакомы: Вадим Сырцов. А ваших спутниц? Ага: Ася и Нетти. Очень приятно. Рассаживайтесь, угощайтесь.
Дрешер-Дрешеридзе и Ася — оба светлоглазые, стройные — назвались актерами местного театра, а низкорослая черноглазая Нетти работала там пианисткой — «концертмейстером», как важно отрекомендовалась она. Впрочем, выпив еще пару бокалов, она уже сказала, что работает костюмершей. Не все ли равно было Вадиму?
— Послушайте, генацвале, можно здесь на берегу моря купить саклю? — спросил за столом Вадим.
— Саклю? Вах! — доверительно улыбаясь, сказал Дрешер-Дрешеридзе. — У нас можно купить все. Даже маленький спутник.
— Где? Какой спутник? — сдерживая смех, спросила Ася.
— А вот спутник, пожалуйста! — воскликнул ее супруг, показывая обеими руками на Нетти.
Рассмеялись все и громче всех сама Нетти.
Вадим заказал еще вина, закусок, потом оторвался от столика, прошел за ограду ресторана и, делая вид, что пьян, приткнулся лицом к стволу дерева... Да, Омар Хайям, я плачу. Мне стыдно, но я плачу, великий мудрец. Я плачу, потому что мне хочется жить. И никто не осудит меня, даже ты...