Сколько себя помнит, Вадим смеялся над отвлеченными умствованиями. А вот, поди ж ты, сейчас одно это доставляло ему какое-то удовольствие. Вот и поймай, ухвати — где она, связь... Ей-богу, мало «раствориться в целом», не прожив и трех полных десятков лет. «Ешьте, пейте, после смерти никаких желаний!» — латинская проповедь чревоугодия — чепуха, конечно. Просто люди боятся. Если бы они не боялись, они, вероятно, не позволили бы обольщать себя верой в загробную жизнь.
Да, вера когда-то была всемогуща. Даже Толстой без этого не мог. А современник его Илья Ильич Мечников говорил, что если нельзя жить без веры, то она не может быть иной, нежели верой во всемогущество разума. Разум... Однако то, с чем примиряется разум, враждебно крови, сердцу, телу человека с его желаниями и страстями. Значит, враждебно самой жизни. И все-таки человек должен научиться не бояться смерти.
Должен научиться. Что ж, пожалуй, я не слишком струшу. Встречу, как надо...
Но разве только в этом дело? Его поразила новая мысль: ведь и жизни не надо бояться. Да, смерть — это часть бытия. Надо не бояться жизни, даже с самым трудным ее содержанием. А я ушел от жизни, спрятался от людей. Значит, все-таки струсил? Кажется, не это... Уже мало что могу. Слабею. Не хотел быть беспомощным перед людьми... Перед Диной... Не хотел быть в тягость...
4
Дома Вадима ожидал гость. Едва успел хозяин причалить к берегу и привязать лодку со свернутым парусом, навстречу ему вышел приземистый толстоватый человек, оказавшийся районным фининспектором.
Поздоровавшись, бегло осмотрев посадки и дворовые постройки, он весьма непринужденно вошел в саклю и уселся за низенький стол. Бережно отодвинул свою потрепанную дерматиновую папочку с «молнией» и, устало отдуваясь, принялся вытирать шею платком. Шея была загорелая и жирная. Назвался он Иваном Парфеновичем Кульбидой.
«Где только наш брат, Иван, не оказался», — без особой симпатии подумал Вадим, продолжая разглядывать нежданного гостя. Круглолицый, в вышитой полотняной украинской рубашке и брючках, заправленных в зеленые брезентовые сапожки, изрядно лысоватый и самоуверенный. Ну, что скажешь, Иван Парфенович?
Фининспектор оказался на редкость разговорчивым. Спустя четверть часа Вадим уже знал, что после техникума Кульбида три года проработал в Иркутске, потом уехал на родную Полтавщину, но и там не удержался, а укатил с семьей в Крым; там проработал в финорганах лет пять и перебрался сюда, еще южнее.
— Однако! — вырвалось невольно у Вадима.
— Чего, хлопче, удивляться? — усмехнулся Кульбида. — Вы тоже бросили свою Сибирь ради виноградников.
— Кто вам сказал, что я бросил Сибирь?
— Не бросили, так бросите, — Кульбида, обмахиваясь тюбетейкой, усмехнулся опять. — Как здесь говорят: сначала вы давите виноград, потом виноград давит вас. Кто — кого! — Фининспектор довольно дружелюбно рассмеялся.
Вадим с любопытством смотрел на него: «Интересно, за кого он меня принимает? Думает, что буду давить вино и продавать его на рынке?»
Скоро он убедился, что Кульбида именно так и думает. Критически осмотрев убогое убранство сакли, словно собираясь оценить и описать его, он побарабанил пальцами по столу и строго спросил:
— Когда вы думаете погасить должок?
— Какой должок? — Вадим удивленно поднял на него глаза.
— Госналог за прошлый год.
— Простите, но в прошлом году здесь был другой хозяин. Я не намерен отвечать за него.
— Придется, хлопче, — невозмутимо оборвал его Кульбида, вынимая из папки уведомление о платежах. — Ведь вместе с участком Чантурия продал вам и свои долги. Разве в купчей ничего об этом не сказано?
— Понятия не имею, — пробормотал растерянно Вадим, — по правде сказать, я и не читал ее как следует.
— Как же так? Бумаги составляются, чтобы их читать и исполнять — так-то!
Вадим достал из-за потемневшего от времени настенного зеркала бумаги. Оказалось, что Чантурия ничего дурного не сделал. В купчей указывалось, что госналог за прошлый год не уплачен и за усадьбой значится недоимка. Просто Вадиму надо было смотреть внимательнее. Ладно! Он даже рассмеялся: ему было бы больно разочароваться в немногословном старике горце.
Вадим проводил инспектора до виноградника. В этом месте тропинка круто уходила вниз. Кульбида взглядом знатока окинул шпалеры с молодыми гибкими лозами, назвал сорт каждой из них, бережно покачал в руке малахитовые завязи гроздьев, наметанным глазом оглянул платаны, зелеными флагами полоскавшиеся на ветру, и весь уютный обособленный мирок этого местечка.