– Арифметика тут ни при чем, Грег, милый. Переходи к делу.
Я терялся в догадках, на кого Грег нацелился. Правда, я весь последний год домой редко заглядывал, причем большей частью, когда все спят. Но Грег ясно намекнул, что речь идет о прибавке в семье, а никто никогда не предлагал новой свадьбы без того, чтобы каждый не поимел возможность не спеша и обстоятельно прикинуть, как оно будет. Иначе просто не полагалось.
Такой вот я дурак. Грег запнулся и выпалил:
– Предлагаю принять Вайоминг Нотт.
А я и точно дурак. У меня общий язык только с техникой. А в людях я ни в зуб копытом. Когда стану старшим мужем, ежели доживу, думаю поступить точно так же, как Дед с Мамой: доверю Сидре, пусть берет на себя. Вот именно. А то сами посудите: ведь Ваечка приняла Грегову веру. Грег мне нравится, я его люблю. Обожаю. Но как ни пропускай его теологию через компьютер, на выходе будет нуль. И Ваечка наверняка это знала, поскольку присоединилась взрослым человеком. Так вот я, гад буду, считал Ваечкино обращение доказательством, что она на всё готова ради нашего дела.
Но Грега-то она завербовала много раньше. И большая часть ее вылазок была именно к нему, ей легче было разъезжать, чем мне и профу. Вот так. А я дивлюсь. Чему дивиться-то?
– Грег, есть ли у тебя основания считать, что Вайоминг примет наше предложение? – спросила Мама.
– Да.
– Очхорошо. Мы все знаем Вайоминг. Уверена, что у каждого сложилось мнение о ней. Не вижу поводов для обсуждения. Но, может быть, кто-нибудь хочет высказаться? Пожалуйста.
Гляжу, Мама не дивится. И не собирается. И никто не собирается, потому что Мама ни за что не собрала бы хурал, если бы не была уверена в результате.
Но странно было, почему Мама так уверена в моем одобрении, настолько уверена, что заранее даже не прощупала почву? Сижу в полном раздрипе, понимая, что говорить придется, понимая, что знаю кое-что дико важное, чего никто больше не знает, иначе не зашло бы так далеко. Что-то такое, что мне-то до фени, но ох как не до фени для Мамы и всех наших женщин.
Сижу, трус несчастный, и молчу.
– Очхорошо, – говорит Мама. – Давайте по очереди. Людмила, ты?
– Я? Я Ваечку люблю, все об этом знают. Я «за».
– Ленора, а ты, дорогая?
– Ну, я ей посоветовала бы вернуться назад в брюнетки. Так мы, по-моему, оттеняем друг дружку. А эдак она блондинистей, чем я, но это ее прокол. Я «за».
– Сидра?
– Обеими руками «за». Ваечка – наш человек.
– Анна?
– Хочу высказаться по мотивам, прежде чем подать голос, Мими.
– По-моему, нет смысла, дорогая.
– А по-моему, есть, потому что Тилли всегда так делала по нашей традиции. В этой семье все жены трудились, детей приносили. Может, кому-то из вас удивительно будет слышать, но Ваечка выносила восьмерых детей…
Удивительно было слышать одному Али: у него голова дернулась и челюсть отвисла. Ой, Ваечка-Ваечка! Как я мог допустить, чтобы это случилось! И я сосредоточился, чтобы обязательно высказаться.
И тут расслышал, о чем толкует Анна, поскольку она всё еще толковала.
– …так что теперь она может иметь собственных детей. Операция прошла успешно. Но она очень боится, что и следующий ребенок родится уродом, хотя шеф клиники в Гонконге сказал, что маловероятно. Так что нам просто остается, любя, заботиться, чтобы она перестала дергаться.
– Любить мы ее будем, – отчетливо выдает Мама. – Мы ее и так любим. Анна, ты готова подать голос?
– Неужели есть нужда? Я с ней в Гонконг ездила, за руку держала, пока трубы развязывали. Я за прием Ваечки.
– В этой семье, – продолжает Мама, – нам всю дорогу сдавалось, что мужьям полагается право вето. Вероятно, нам этого не понять, но завела этот обычай Тилли, и он ни разу нас не подвел. Не подвел, Дед?
– А? Что ты сказала, моя дорогая?
– Мы принимаем Вайоминг, гаспадин Дед. Ты даешь согласие?
– Что? Ах, ну конечно, конечно. Прекрасная девчушка. Слушай, а куда девалась эта миленькая афро, еще имя у нее звучит как-то похоже? Что ли, поглядевши на нас, психанула?
– Грег?
– Это было мое предложение.
– Мануэль? Ты не задробишь это дело?
– Я? Мама, ты же меня знаешь.
– Я-то знаю. А вот знаешь ли ты, иногда я сама себя спрашиваю. Ганс?
– Что будет, если я скажу «нет»?
– Пары зубов не досчитаешься, вот что, – сходу выдает Ленора. – Ганс голосует «за».
– Дорогие, кончайте, – мягко выговаривает им Мама. – Прием – дело серьезное. Ганс, выскажись.
– Да. Йес. Йа. Уи. Си. Самое время прихомутать хорошенькую блондиночку в эту… Ой!
– Ленора, да кончай ты! Фрэнк?
– Да, Мама.
– Али, дорогой, а ты? Единогласие зависит от тебя.
Парень залился краской по уши, слова вымолвить не мог. С силой кивнул.
Вместо поручить одной из наших пар: мужу с женой, – найти, кого наметили, и предложить нас, Мама послала Людмилу с Анной сходу привести Ваечку. И оказалось, что недалеко и ходить: она в «Bon Ton'e». И не только в этом отступили от обычая: вместо того, чтобы назначить дату праздника по случаю свадьбы, просто позвали детвору, так что минут через двадцать Грег раскрыл свою книгу и мы произнесли обет. И у меня в сбитой с толку башке наконец уместилось, что всё это проделано сломя голову по случаю того, что назавтра мне предстоит испытать значительно большие ускорения.
Я воспринял это как символ любви ко мне в нашей семье, потому что первую ночь новобрачная проводит со своим старшим мужем, а вторую и третью я проведу в космосе. Но ведь любви же, и когда во время церемонии женщины начали плакать, я почуял, что разнюнился вместе с ними.
И побрел я себе в мастерскую спать, как только Ваечка нас всех поцеловала и удалилась под руку с Дедом. Последние два дня были очень трудные, и устал я зверски. Подумал, что зарядку надо сделать, а потом решил, что уже поздно. И надо позвонить Майку, ознакомиться с новостями с Земли. И рухнул.
Сколько проспал, сам не знаю, но вдруг дошло, что я не сплю и что в комнате кто-то есть. Кто-то шепотом позвал меня по имени.
– А? Что? Ваечка, дорогая, тебе здесь быть не положено.
– Нет, положено. И Мама так сказала, и Грег. А Дед, как лег, так заснул.
– Ммм. А который час?
– Около четырех. Милый, можно мне к тебе в постель?
– Чего? Ах да, конечно, – а что-то крутится в голове, но никак не вспомнить. Ах да! Вспомнил. – Майк!
– Что, Ман? – ответил он.
– Отключись. Не слушай. Если понадоблюсь, звякни мне по семейному номеру.
– Да Ваечка уже меня предупредила. Прими поздравления!
Ваечкина голова умостилась на моей культе, как на подушке, я обнял ее правой рукой.
– Ваечка, ты чего это рюмишься?
– Я не рюмлюсь. Мне просто жутко страшно, что ты не сумеешь вернуться.
16
Проснулся я, одурелый от страха, в кромешной тьме.
– Мануэль!
Где верх, где низ, не разберу.
– Мануэль! – слышу, опять зовут. – Проснись!
Понял, и от этого чуток прочухался. Ага, значит, сигналят мне на побудку. Припомнилось, как лежу навзничь на столе в стационаре комплекса, в глаза мне свет от лампы бьет, кто-то что-то бормочет, и мне снотворное в вену подают через капельницу. Но это же сто лет назад было, целых сто лет бред какой-то тянулся, боль жуткая, и притом что-то зверски давило.
И вдруг сообразил, что означает, когда не разобрать, где верх, где низ. Бывало со мной такое. Свободное падение. Значит, я в космосе.
Что-нибудь пошло не в ту степь? Может, Майк запятую забыл поставить перед десятичной дробью? Или вспомнил дни милого детства и отмочил хохму, не соображая, что на фиг убивает? Но тогда почему, сто лет мучившись, я всё-таки жив? Может, это не я? Может, это мой дух, может, у духов так положено, чтобы одиночество, чтобы неприкаянность, чтобы непонятно, куда?..