У Саши от счастья сперло дыхание, он дернул мать за руку и сказал:
— Конечно, надо сегодня! У нас еще целый день впереди! Дядя Петь! Скажите ей, что надо на пароходе! Дядя Петь, это ведь здорово — на пароходе! Ну скажите ей, дядя Петь! Пожалуйста.
Тот улыбнулся смущенно и сказал совсем не то, что хотел услышать Саша:
— Целые сутки терять, чего ж тут хорошего?..
— Ну, дядя Петя, — сказал Саша с укором, — неужели и вы не понимаете? Нам с мамой ведь надо проехаться на пароходе! Неужели не понимаете? Правда ведь, мам, нам надо с тобой проехаться на пароходе?.. На большущем таком пароходе, целый день ехать, ехать… Вот увидишь, как будет хорошо! Вот увидишь!
— Ну ладно, Сашенька, ладно, — сказала мать. — Впереди еще целый день. Ладно, сыночек… — И она спросила у брата: — Там ведь не продают заранее билеты?
Тот сказал, что не наступило еще время и билеты, конечно, будут, а продают их заранее, примерно за час до парохода. Но, дескать, зря они придумали себе такой путь, пожили бы еще денечек у них, а потом спокойно на поезде вернулись бы домой.
Но Саша и слышать о поезде не хотел.
День тянулся очень медленно. Было жарко. В лесу пересохшие прошлогодние листья шуршали под ногами, а на кладбище около дедовой могилы, которая огромным, захламленным бумажными цветами песчаным холмом светлела среди других могил, сильно пахло разогретыми соснами, и все кладбище казалось рыжим от опавшей хвои.
И когда все умолкли, глядя на дедову могилу, Саша услышал в тишине, как ползали в высохшей хвое леса рыжие муравьи, и было похоже, что из голубого неба падали мелкие капли дождя.
— Ну, ладно, — сказала мама и поправила еловый венок на кресте.
И тогда тоже тихо посыпались, как капли, пересохшие иглы с венка на землю.
А когда шли обратно по лесу, мама, смеясь, рассказывала брату о своих сослуживцах, которые и на этот май звали ее в свою компанию, уговаривали никуда не уезжать, а повеселиться на вечеринке. И Саше было непонятно, почему это мама так весело и громко смеялась, рассказывая. Ничего смешного он не видел в том, что ее звали к себе люди, с которыми она работала.
А дядя Петя шел, свесив голову на грудь, и улыбался. Он загребал своими тапками листья и был похож на уставшую лошадь. А на шее его видны были бугры позвонков.
— У тебя еще все впереди, — сказал он сестре.
По небу катили крутые белые облака, и все было как летом, только деревья стояли еще голые и лес казался прозрачным: далеко было видно в этом лесу. Березки стояли, как на театральной сцене, бело-розовые, с шоколадными блестящими веточками, забрызганными как будто зеленой краской, а дубы казались гнилыми корягами среди этой зеленой прозрачности. Под ногами шумно шуршали пыльные, пересохшие, глинистые их листья. И всюду пели птицы.
— Все еще впереди, — так же задумчиво повторил дядя Петя и вдруг спросил: — А не оставить ли тебе Сашку у нас?
Мама подумала и ответила:
— Тут и без него хлопот полон рот. А он сейчас в том возрасте, когда за ним глаз да глаз…
— Ну, а мать-то! — сказал дядя Петя. — Она еще шустрая!
— Он у нас в лагерь едет, — сказала мама.
Саша стал опасливо прислушиваться к их разговору, но дядя Петя больше не говорил о нем.
День этот был очень долгим. Долго обедали. Все, даже бабушка, выпили «с праздничком» водки, размешав ее с медом; повеселели, вспоминали без грусти деда, его ульи, которые дядя Петя уже выставил в огороде под яблоньками, говорили о будущем и о медоносных пчелах.
А Саша смотрел на взрослых и понимал, что они просто забылись, устав от бед, и притворялись теперь такими веселыми и беззаботными. Ему тоже хотелось быть веселым, но ни мама, ни дядя Петя, ни его жена — никто, кроме бабушки и Генки, не обращал на него внимания, как будто не принимал всерьез, считая таким же несмышленышем, как и младший его братишка. Но сам-то он понимал, как ошибались они: сам-то он все понимал и так же, как все, тревожился за мать, жалел ее даже в эти минуты, когда она весела была и беспечна, будто ничего-то не случилось в ее жизни. Даже сильнее еще жалел ее именно в эти минуты, наблюдая молчаливо за ней, потому что знал, что потом, когда она опять останется одна, рухнет на нее ее горе.
«Эх, папка, папка! — думал он с отчаянием. — Как же это ты? Разве так поступают настоящие друзья? Так поступают только слабые люди, у которых нет силы воли… Чего ж ты, папка, тогда говорил мне, что надо воспитывать силу воли?! Чего ж ты говорил, а сам?.. А сам не мог уж остаться с нами! А мне без тебя очень трудно, потому что все считают меня совсем еще маленьким. Так не поступают настоящие мужчины…»