— Верно, а в километре — метров?
— Тыща! — как Генка, крикнул Саша.
— Тоже верно, мать честная! Беда прямо с ними… Ну, так это… прямо по дороге и ступайте… Никуда не сворачивая…
— Я помню, — сказала мама.
— Пройдете Лыдкино, тут же рядом Коркино будет, а там, внизу, и пристань… По лесу-то больше не идти.
— А я ведь, Петя, леса-то никогда не боялась, — сказала опять мама, грустно разглядывая брата, словно бы жалея его, такого большого, губастого и доброго.
И пошли они дальше одни. А дядя Петя постоял немножко на бугорке, а потом громко закричал вслед:
— Будет надо чего — пиши!
А мама помахала ему еще раз на прощание и заторопилась.
Саша еле поспевал. Ему казалось, когда он смотрел ей в спину, что она потому так торопилась, чтобы он не увидел ее слез. Но он-то знал, что она шла и тихо плакала, и не старался догнать ее. Он знал, что, когда они сядут на пароход, мама посмотрит вокруг, увидит широкую реку, плывущие берега, и деревни, и города, увидит, как все красиво вокруг, забудется и улыбнется. И Саша чувствовал себя рядом с ней так, будто в целом мире один он в силах был успокоить ее, вернуть ей радость, объяснить ей, как маленькой, что совсем не обязательно нужно плакать, если даже очень трудно стало жить. Лишь бы она поверила, только бы выслушала всерьез, как взрослого человека. Ей ведь еще никто не говорил о том, что совсем не обязательно надо плакать. Можно ведь не плакать, а улыбаться… Ведь это очень просто — думать о белом пароходе и улыбаться.
Но он ошибся. Мама на этот раз не плакала.
На пустом, пропахшем масляной краской дебаркадере она подошла к окошечку кассы и осторожно постучала пальцем. Никто не откликнулся на ее стук. Она опять постучала, на этот раз погромче. И опять никто не открыл глухого белого оконца.
— Наверно, еще не время, — сказала она, рассеянно оглядывая всякие расписания, висевшие рядом с кассой в застекленных рамках.
А Саша прочитал на спасательном круге: «ДЕБАРКАДЕР № 14».
Река была тихая и казалась теплой, как летом. Под смоленым бортом дебаркадера в мутной, просвеченной глубине плавали прозрачные рыбки, посверкивая вдруг чешуей на солнце. А дальше от борта на большущей уже, наверное, глубине тянулось по течению радужное пятно, переливаясь на солнце малиновым, синим и зеленым. И только по этому пятну можно было понять, куда текла река.
Пахло от воды снегом. На берегах лежал высоко над водой просушенный солнцем и ветром мусор, который подняла река в половодье.
Где-то за крутым берегом остались деревня, людские голоса, петушиные крики и собачий лай. А здесь, возле реки, пустынно пахло снегом и масляной краской, наглухо было закрыто оконце кассы, за бортом плавали рыбы…
Саша с тревогой поглядывал на мать, следя за ее рассеянным взглядом, и вдруг усомнился, что к этому дебаркадеру, на котором они стояли, приплывет сегодня и вообще когда-нибудь огромный пароход, загудит, и с шумом причалит, и заберет их с собой… Слишком уж тихо было вокруг и безлюдно.
— Мам, — сказал он осторожно, — а может быть, есть другая пристань? Может быть, мы ошиблись?
— Подожди, — сказала она, — не мешай! Я никак не могу понять это дурацкое расписание.
— А может быть, сбегать в деревню и спросить?
— Подожди, Саша. Тут какая-то путаница. Тут написано, что… сегодня… то есть по нечетным… пароходы не останавливаются. Только по четным… Значит, вчера и завтра.
Саша перевел дыхание и спросил:
— Как — вчера и завтра?
— Вчера был пароход и завтра будет, а сегодня не будет. Вот видишь, завтра четное, а сегодня нечетное.
— А может быть, есть другая какая-нибудь пристань? Ты ведь не знаешь! Ты ведь давно здесь жила и все забыла… А может быть, есть тут другая пристань, к которой каждый день они причаливают… Ты ведь не знаешь! А говоришь!
— Конечно, можно спросить, — сказала мама в задумчивости. — Может быть, тут старое какое-нибудь расписание. Петя ведь говорил…
— Да! Дядя Петя ведь говорил!
Саша возбужденно смотрел на мать, не в силах примириться с этой страшной новостью.
— Ты посмотри как следует расписание, — сказал он, волнуясь.
— Ну что ты, глупыш, я ведь смотрела, — сказала мама.
И Саша чуть не заплакал, увидев на лице ее натянутую, острую какую-то, напряженную улыбку.
— Ну разве можно так волноваться? — сказала опять мама.
— А может быть… — сказал Саша и осекся. Он не знал, что же еще может быть, если сегодня за ними не придет белый пароход.
Они сели на скамейку, прижались друг к дружке и засмотрелись на реку.
— А может быть, — сказал опять Саша, — мы переночуем у бабушки, а завтра пойдем на пароход?