— Меня зовут Светлана.
— А сама черненькая.
— Смотри какой наблюдательный! Вы мне, Вася, очень нравитесь. Придете? Вам ведь не будет хуже. Приходите, Вася. Ну, пожалуйста.
— Да это, конечно, — сказал Тотев, опять робея.
— Приходите. Вы такой странный. Первобытный такой.
— Да уж чего там… Какой?
— Странный. Приходите обязательно. Не бойтесь.
— А чего мне бояться…
— Приходите, пожалуйста…
— Ваша машина-то какая?
— А вон та, что боком к нам. Зеленая.
— «Волга». Понятно. Собственная?
Тотев любил разговаривать с владельцами собственных машин. Никогда не завидовал им, а уважал — значит, смог человек, значит, знает, как жить, не керосинка на плечах, — уважал таких людей. У него оставался всегда в воображении простор для своих собственных дел и свершений. Если смог человек — почему бы ему не суметь.
Но машина оказалась не ее, а подруги, а вернее, мужа ее подруги, а ее они просто взяли с собой.
— А тут у вас славно! — сказала Светлана. — Вам нравится здесь жить, человече?
Тотев догадался, что она ждет согласия, и согласился. От робости и удивления он на все был согласен. Как же тут не согласиться, когда такая женщина, с такими вяжущими глазами — тут на все согласишься. «Жизнь ты моя — раскладушка! Что же такое приключилось!»
«С ней бы встретиться без этого мужа, вечерком-то, — думал он с бражным весельем на душе. — Хоть и подругин он, а все ж таки мужик. Ни к чему бы нам этот мужик… со Светланочкой… Ах, жизнь ты моя!»
Тотев любил эту поговорку, не вдумываясь в ее смысл: почему это вдруг жизнь его — раскладушка! Как это так понимать? Где-то, когда-то он услышал ее, она и завязла в памяти. «Жизнь ты моя — раскладушка!» Уж очень лихо произнес ее когда-то случайный мужичок. Вот и привязалась.
Он смотрел вслед Светлане и не мог ничего понять. С ним это впервые случилось, впервые вдруг позарилась на него красивая женщина, да так, что всякие мысли подозрительные лезли в голову: может, больная? Может, та самая, у которой…
А она уходила все дальше, змеистой походкой дразня одуревшего парня. Как под музыку шла, виляя бедрами и зелеными шерстяными плавками, к которым прилип золотистый песок.
Теперь-то он помнил лишь поздний тот вечер, и рыжий костер, дребезжащую музыку, и как она, охмелевшая, догнала его в потемках леса… и, словно бы парень какой, забралась к нему на закорки и, смеясь, укусила за ухо…
— А плату-то за молоко не берешь? — спрашивала она у него шумным, сумасшедшим шепотом.
А он потащил ее за руку, она и упала, скользнула мягко по его спине на землю… Упала и, лежа, громко крикнула: «Ау, ребята! Тут заблудиться можно! Ау!»
И ей откликнулись в один голос подруга и ее муж, которые остались у костра. «Гоп-гоп!» «Ау!»
— Ау, ребята!
Теперь он верил и не верил в то, что случилось в сосновом лесочке… Но помнил, как, пережив свой страх и робость, пришел к костру позже ее и свалил в сторонке огромную охапку сушняка. Все ему казалось тогда, что от него тоже сильно пахло ее духами, и все вокруг слышали этот запах.
Хотелось ему что-то сказать Светлане или извиниться перед ней за случившееся — не понимал он своего состояния. Но та сидела у огня и молча ворошила палочкой угли, так и не взглянув ни разу на Тотева. Только спросила: «Как это вы глаза там не выкололи? Интересно».
«Пообвыкся, — сказал ей Тотев. — Хочу еще сходить».
«Хватит, — сказал подругин муж. — Мы сейчас спать ложимся».
Хлипкий был мужичишка, с костлявыми, худенькими руками. А Тотев в жизни своей привык смотреть на мужчину с чисто практической стороны: мог тот «в рыло» ему дать или не мог. Этот не мог: сил не хватило бы.
Что-то вдруг надломилось, словно все догадались обо всем и осудили молчаливым презрением и Светлану и, конечно, его, нечесаного, который до этого о своей жизни им рассказывал, охмелев от коньячка. Крепкий был коньяк! Мягкий, но крепкий.
Тотев выждал еще немного, но все у костра тяжело молчали и словно действительно страшно устали и хотели одного — спать.
«А не тесно втроем-то? — спросил он смущенно. — Можно ведь и в деревне…» — Надеясь, что Светлана вдруг улыбнется опять да и скажет капризно: «Пойду ночевать в деревню».
Но она промолчала, и опять хиляк этот сказал не с добром:
«Об этом мы позаботимся сами. — А потом усмехнулся и сказал: — Знаешь, как говорили древние полинезийцы: мавр сделал свое дело, мавр может уйти…»
Светлана поднялась и молча пошла к машине. Тотева тоже понесло какой-то силой в ту же сторону, но Светлана остановилась и хмуро спросила у него: «А где твой бидон?»