— Мы собрались в решающие часы истории. Мы не должны быть разобщены, мы обязаны совместно предпринять усилия во имя спасения России, находящейся на краю пропасти.
Гиппиус замолчала, и вперед выдвинулся Мережковский. Савинков тихо, почти про себя, произнес: «Они устраивают нечто вроде митинга в салонно-концертном исполнении. Однако никакого практического значения этот митинг иметь не будет».
Сидевший с ним рядом господин что-то возразил.
Выразительно жестикулируя, словно актер, читающий художественный текст, Мережковский, картавя, продолжил речь супруги:
— На нас движется великий хам. Он наступает. Некоторые из людей духа уже сдались ему без всякого сопротивления. Сегодня мы с Зинаидой наблюдали удивительную сцену братания президента Академии наук с самой затрапезной чернью, и нам эта сцена показалась знаменательной и символичной. Если так дело пойдет и дальше, то рухнет русская культура, а вместе с ней Россия.
Борис Викторович молчал, рассматривая свои тонкие гибкие пальцы.
Гиппиус с драматическим надрывом воскликнула:
— Конец, провал, крушение уже не только предчувствуются — чувствуются! Мы все в агонии!
Мережковский вопросил:
— Так что же, смириться? Молчать? Ждать?
Вопрос взбудоражил Сологуба, и он подал реплику:
— Нет! Хвататься, кто за что может, и бить…
И тут Савинков понял, что время вступать в дело ему — главной скрипке в этом политическом концерте.
— Я ушел из Временного правительства после мятежа Корнилова. Возможно, это была ошибка. Сегодня я начал организацию антибольшевистской газеты. Мне уже удалось сплотить большую группу интеллигенции. Почти все видные писатели дали согласие сотрудничать. Благодарю вас, Зинаида, — обратился он к Гиппиус, — ибо согласием многих писателей я обязан вам. Правда, приглашение Блока несколько затянулось…
Гиппиус торжественно и чуть снисходительно улыбнулась:
— Это потому, что я в Блоке совершенно не сомневаюсь. Он, безусловно, присоединится. Я сейчас же позвоню ему.
Она стремительно подошла к телефону, рывком сняла трубку и нервным сипловатым голосом назвала телефонистке номер. Блок сразу же ответил. Спешно, кратко, точно, совершенно телеграфным языком Гиппиус объяснила антибольшевистский характер объединения группы интеллигенции вокруг Савинкова и создаваемой им газеты. Затем властно предложила:
— Приезжайте тотчас же на наше первое собрание.
Она долго молчала, а потом недоуменно спросила:
— Не приедете?
Опять наступила пауза, и Гиппиус слушала глуховатый голос, доносившийся из трубки. Потом с удивлением и возмущением спросила:
— Что вы говорите?! Вы не согласны? Вы не сможете участвовать в такой газете?! Да в чем же дело?!
Блок молчал, не отвечая на нервные вопросы Гиппиус. Ничего не понимающая и растерявшаяся Зинаида Николаевна пыталась сообразить, что происходит. После долгой паузы Блок сказал совершенно бесстрастно, глухим голосом:
— Вот война… — опять помолчал и уже рассерженным тоном добавил: — Война не должна длиться. Нужен мир.
— Как… мир? Сепаратный? Теперь — с немцами мир?
— Ну да. Я очень люблю Германию. Нужно с ней заключить мир.
У Гиппиус чуть трубка не выпала из рук от неожиданности и гнева:
— И вы… не хотите с нами?.. Хотите заключать мир?.. Уж вы, пожалуй, не с большевиками ли?
Последний вопрос и самой Гиппиус показался абсурдным, однако Блок, человек совершенно правдивый всегда и во всем, ответил:
— Да, если хотите, я скорее с большевиками. Они требуют мира…
Гиппиус, не попрощавшись, резко и сердито повесила трубку. Все собравшиеся были потрясены отказом Блока присоединиться к антибольшевистскому объединению интеллигенции под эгидой Савинкова. Это потрясение стало одной из причин того, что объединение не состоялось и новая газета так и не родилась.
А в это же время седовласый академик Александр Петрович Карпинский позвонил по телефону непременному секретарю академии и своему другу Сергею Федоровичу Ольденбургу и рассказал о своем небезопасном приключении на улице:
— Меня хотели ограбить. Эпизод свидетельствует о том, что утеряна социальная стабильность. А это признак революционной ситуации. Однако, что интересно, даже самые низкие элементы таят в глубине души любознательность и уважение к науке.
— Я полагаю, что вы, Александр Петрович, находитесь под слишком сильным впечатлением от происшествия и преувеличиваете возможность построения обобщений на основе данного частного эпизода. Что же касается революции, то она…