Ольминский вступился за Луначарского:
— Давайте не мешать Анатолию Васильевичу!
Луначарский благодарно улыбнулся ему и продолжил:
— На гравюре петровских времен мы видим образ слепоты юных: к бесам стремится недоросль с завязанными глазами и с флюгером в руке. В рукописи «Душевное лекарство» есть иллюстрация, изображающая убийцу, за спиной которого прячется грязно-зеленый черт. Он шепчет на ухо Каину наставления и направляет удар на его брата — Авеля.
Дан попытался вмешаться:
— В этой картине можно увидеть образ гражданской войны: брат идет на брата.
Ольминский бросил реплику, стремясь опровергнуть Дана:
— Бесы — враги революции. Они по ту сторону баррикады.
Мартов решил всех примирить и сказал:
— Есть бесы и в революции. Достоевский прав. Разве нечаевщина — не бесовство? Слепой, беспощадно жестокий террор, помноженный на безнравственность, вседозволенность, маккиавелизм, иезуитскую хитрость и инквизиторство — все это тоже бесовство!
Отчасти соглашаясь с Мартовым, Воровский произнес:
— Марксистская революционность должна противостоять бесовству нечаевщины.
Луначарский, продолжая мысль Воровского, сказал:
— Петр Верховенский в «Бесах» Достоевского — тенденциозно окарикатуренный образ революционера. На самом же деле это образ злейшего врага революции. В христианской иконографии враг рода человеческого наделен хвостом, когтями и рогами. Хвост означает хитрость и соблазн, когти — хищность, рога — могущество и агрессивность. Бес — князь мира сего. Он падший ангел, ангел зла. На одной средневековой миниатюре князю бесовскому кланяются мужчины. С неба бог обрушивает огненные лучи, карая этих дьяволопоклонников. С другой стороны изображены коленопреклоненные праведники, которых нечестивые колотят дубинами. И некуда деться человеку: к богу путь пресечен бесами, к дьяволу — ангелами. Перед нами — образ экзистенциального абсурда, безысходности человеческого бытия. Не так ли? Как говаривал Достоевский: «Куда податься человеку? Некуда!»
Луначарский смолк. Раздались аплодисменты. Потом реплики. Хозяйка столовой Ольга Борисовна Лепешинская воскликнула:
— Не мы «поймали» Луначарского, а он нас поймал на дремучем незнании отечественной культуры!
Дан, стремясь притушить впечатление, произведенное Луначарским на аудиторию, скептически спросил:
— А зачем нужны знания о черте для дела революции? Знание чертовщины может только помешать научности мировоззрения.
Воровский парировал этот вывод:
— Знание культуры, даже в самых малопригодных для современной практики ее разделах, всегда ценно. Всякое знание может обернуться неожиданным практическим применением. Важна не только мировоззренческая ориентированность знаний, но и сами знания.
Ольминский поддержал Воровского:
— В культуре нет бесполезных разделов, а есть лишь не поставленные на службу современности. Однако они нужны будут завтра.
Дан возмутился:
— Чертовщина пригодится революции?
Тут в полемику вступил сам докладчик:
— Не чертовщина, а представления о добре и зле, запечатленные в образах Христа и черта. Эти образы должны быть проинтегрированы нами при создании будущей культуры. Я не исключаю того, что какой-либо поэт, воспевая революцию, воспользуется образом Христа, чтобы показать ее высокое и светлое шествие, или использует образ черта, изображая ее врагов в своем совершенно революционном произведении.
Это мнение разделил и Воровский:
— К тому же образ беса — это не только древние тексты. Это и Пушкин, и Достоевский.
Желая мирно завершить дискуссию, Мартов сказал:
— В следующий раз, когда мы будем играть в «Поймать Луначарского», мы попросим его прочесть доклад на тему «Образ черта у Достоевского».
Это предложение отвел Ленин, посчитав его несоответствующим правилам игры:
— Раз вы предупредили о теме, она не может быть принята для очередной игры. Луначарский сумеет подготовиться! Надо будет придумать что-нибудь смешное и неожиданное. А теперь, по правилам игры, тот, кто дал тему и кому не удалось поймать Луначарского, должен нам фант.
Все засмеялись и повернулись к Дану, а он недовольно насупил брови.
Лепешинский сказал:
— Пусть Дан залезет под стол и прокукарекает.
Лядов бросил:
— Пусть проскачет на одной ножке вокруг стола.
Ольминский придал фанту политический смысл:
— Пусть Дан восхваляет революцию, во главе которой будет пролетариат, и скажет доброе слово о большевиках.