— На должностях, — не поднимая головы, пояснила она. — У нашего председателя Черепкова распределение такое: все мужчины должны тяжелые портфели носить, а женщины — легкие чувалы с зерном и охапки сена.
— Почему? — спросил Еремин. И тут же понял всю неуместность своего вопроса. Но сказанных слов не вернуть.
— Вы-то сами, товарищ, кто такие будете? — распрямляясь и приставив лопату к ноге, зорко посмотрела на него женщина своими широко и дерзко поставленными глазами. Оттого что ее брови, ресницы и пушинки волос под каемкой платка были седыми от инея, нельзя было угадать ее возраст. Но голос у женщины был свежий и сильный.
Еремин назвал себя. Остальные женщины, отбрасывающие от трактора снег, разогнули спины и начали прислушиваться к их разговору.
— Удивляюсь, — вглядываясь в его лицо, женщина сдвинула к переносице широкие, размашистые брови. — Секретарь райкома и не знает, почему у нашего Черенкова как мужчина, пускай самый пьяненький да воровитый, так старший над складом или над бригадой, а как женщина — старшая над бычиным ярмом или над этой лопатой? А у вас в райкоме, товарищ…
— Еремин.
— Трудно с первого раза фамилию запомнить. Раньше у нас секретарем Неверов был… В райкоме нашей сестры много?
— Как вам сказать…
— Да так прямо и скажите, что ни одной, — с сердитой насмешливостью посоветовала женщина. — С кого бы тогда нашему председателю Черенкову пример брать?
Слушавшие их разговор женщины засмеялись.
— Как же ваша фамилия? — смущенно спросил Еремин.
— Моя? — спокойно взглянула на него женщина. — Сошникова. Дарья Сошникова. — И, равнодушно отвернувшись, она опять взялась за лопату.
Смущенный и задетый, Еремин поехал дальше, в станицу. Через час вездеход остановился у большого, с низами, дома правления Тереховского колхоза. По деревянной шаткой лестнице Еремин поднялся наверх. В большой общей комнате правления было натоплено, домовито и многолюдно. Председатель Черенков, разомлевший от духоты, с лоснящимся лицом, сидел в углу за столом, под портретами. И все стулья, густо стоявшие у стен, были заняты. Сизый табачный дым вился над каждым стулом и плотной пеленой закрывал потолок. Еремин, видимо, попал на какое-то совещание.
— Заседаете? — спросил он, открывая дверь и останавливаясь на пороге.
— Все решаем о кормах, — ответил Черенков, и его одутловатое, сонливое лицо выразило озабоченность. — Вы проходите, Иван Дмитриевич, садитесь, — он поискал глазами свободный стул.
— Вы тут решаете, — бегло оглядев присутствующих, резко сказал Еремин, — а вдовы в это время возят корма, замерзают.
— Мы, Иван Дмитриевич, планируем, — проследив за его взглядом, широко улыбнулся Черенков. — Тут у нас, так сказать, штаб.
Никогда, не повышал Еремин голоса на людей. Командуя на фронте ротой, умел обойтись без этого. Но теперь не мог сдержаться. Снова пробежав глазами по комнате, он сквозь столб дыма разглядел и узнал лица собравшихся здесь людей. Многие из них были ему знакомы: заместитель председателя колхоза, бухгалтер, кладовщик, заведующий свинофермой, зоотехник, три бригадира. И среди сидевших здесь не было ни одной женщины. Эта сердитая Дарья Сошникова сказала правду.
— Стыдно! За юбки от зимы спрятались. Вдовы дома детишек побросали, с вьюгой воюют, а вы тут планируете. Какой это штаб! Женщины на передовой, а мужчины в штабе?! Сейчас планировать там надо, — Еремин кивнул на окна, — с вилами, с лопатами. Вас тут почти целая рота, и все — в тылу!
— Да, но, товарищ Еремин… — Черенков хотел что-то сказать, но Еремин не дал.
— Как секретарь райкома, предлагаю совещание прекратить. Весь руководящий состав немедленно послать на заготовку кормов. Всех мужчин — в степь, а женщин вернуть домой на отдых.
Через неделю Еремин возвращался домой. Всю неделю ездили из колхоза в колхоз, с фермы на ферму, от зимовки к зимовке. Невиданная по лютости зима — самые глубокие старики не запомнили такой в этих местах — угрожала животноводству. Даже там, где с лета достаточно заготовили сена и соломы, создались трудности из-за того, что почти невозможно было возить корм по бездорожью. Там же, где запасли его без излишка, с расчетом на обычную зиму, уже начиналась бескормица. При таких морозах скот поедал вдвое больше и все равно оставался голодным. Со скотных дворов несся тоскливый рев коров и телят.
К концу недели в районе все же удалось кое-что сделать, чтобы предотвратить начинавшийся падеж скота. Зоотехники учили на фермах людей, как пользоваться кормозапарниками, экономно расходовать грубый корм и зерно. Сдавали скот государству в счет поставок будущего года и сняли с фуражного довольствия сотни голов скота. Переехав на машине по льду через реку, Еремин находил и своей властью отдавал колхозам скирды сена, заготовленного подсобными хозяйствами всевозможных городских предприятий и учреждений. Все равно об этом сене забыли его хозяева, которых испугала зима.