Марк лежал ярдах в трехстах выше, прямо на тропе.
— Он так и полз, с того самого места, где его ранили. Как — не знаю. Сначала я подумал, что он мертв. Потом понял, что он без сознания и ранен. Я быстро сделал, что мог, а потом стал искать мальчика.
— Мальчика? Ты хочешь сказать, что его брат, Колин, еще моложе?
— Ему пятнадцать лет.
— О господи… Давай дальше.
— Я не нашел его. Но уже рассвело, и я боялся, что они — кто бы ни сделал это — вернутся и будут искать Марка. Назад, на яхту, я не мог его отнести — слишком далеко. Я просто оттащил его в сторону, подальше от тропинки, поднялся через перевал и нашел это место. Сразу видно, что здесь никто не бывал много недель. Я позаботился о Марке, укрыл его потеплее, а потом вернулся к тому месту, где его нашел, и засыпал все следы песком, чтобы они решили, что он пришел в себя и убрался прочь. Об этом я позже тебе расскажу. А сейчас — о том, что сообщил мне Марк, когда смог говорить.
— Погоди минутку. Ты так и не нашел Колина?
— Нет. Никаких следов.
— Но тогда… возможно, он жив?
— Мы не знаем.
Щебетание на утесе прекратилось. Пустельга снова взлетела и, грациозно описав круг ниже уровня наших глаз, устремилась направо и вскоре скрылась из виду.
— Что Марк тебе рассказал?
Ламбис достал еще одну сигарету. Перекатился на живот и зорким взглядом обвел раскаленный солнцем склон горы. Все так же сжато, без эмоций он поведал мне историю, рассказанную Марком.
Марк и Колин дошли до маленькой церквушки и остановились там перекусить. Осмотрев ее, они отправились гулять дальше, высоко в горы, намереваясь провести здесь весь день, а потом вернуться на яхту. Хотя день был ясным, ближе к вечеру на небе вдруг стали собираться тучи, так что сумерки наступили рано. Возможно, братья ушли несколько дальше, чем намеревались, а когда наконец они вновь вышли на тропу из «потертых камней», ведущую к церкви, уже стало темнеть. Они шли быстро, не разговаривая по пути, их веревочные сандалии ступали по тропинке почти бесшумно, когда внезапно впереди они услышали голоса, доносившиеся из-за поворота тропинки. Говорили по-гречески, на повышенных тонах, словно ссорясь. Не придав этому особого значения, братья продолжали идти, но, когда огибали утес, скрывавший от них говоривших, услышали громкие крики, женский визг, а затем звук выстрела. Они резко остановились, потрясенные увиденным.
Прямо перед ними, на краю глубокой, поросшей лесом лощины стояли трое мужчин и одна женщина. Четвертый мужчина лежал лицом вниз у края лощины, и с первого взгляда было ясно, что он мертв. Один из трех мужчин стоял поодаль, в стороне от остальной компании, и курил с самым равнодушным видом. Всеми своими жестами — спокойными, неторопливыми, равно как и обособленным положением, — он словно демонстрировал свою полную непричастность ко всему происходящему. Двое других мужчин держали в руках винтовки. Не приходилось сомневаться, кто из них только что стрелял: это был темноволосый мужчина в критской национальной одежде, свое оружие он по-прежнему держал наперевес, словно прицеливаясь. Женщина что-то пронзительно кричала, вцепившись ему в руку. Выругавшись, он стряхнул ее руку и кулаком отпихнул женщину в сторону. При этом второй мужчина закричал и рванулся вперед, замахиваясь на него прикладом винтовки. За исключением женщины, горе которой было очевидным, остальных, казалось, нимало не волновала судьба убитого.
Что касается Марка, то его заботил в первую очередь Колин. Что бы тут ни произошло, для вмешательства момент был явно неподходящий. Марк обхватил рукой мальчика за плечи и потянул его назад, пробормотав еле слышно: «Давай сматываться отсюда».
Но им не повезло. В этот момент третий мужчина — тот, что курил с равнодушным видом, — неожиданно обернулся и увидел их. Он что-то сказал, и лица всех присутствовавших мгновенно повернулись в их сторону — бледные пятна в сгущающихся сумерках. От неожиданности они замерли на несколько секунд, и этого времени Марку хватило, чтобы загородить собой Колина. Он уже открыл рот, чтобы закричать — впоследствии он так и не смог решить, что же собирался сказать, — когда человек в критском костюме вскинул винтовку к плечу и снова выстрелил.
При первом же движении этого человека Марк отпрянул назад, полуобернулся, пытаясь укрыться от их взглядов. Это и спасло его. Он находился у самого оврага; инерция его поворотного движения в сочетании с весом рюкзака, висевшего у него на плече и увлекшего его вниз, и помогли ему перелететь через край оврага.
Несколько последующих минут он испытывал только всепоглощающую боль, да еще обрывки каких-то воспоминаний крутились в голове. Он смутно сознавал, что падает, ударяется обо что-то, а потом лежит, распластавшись среди камней и кустов. Как позднее выяснилось, он упал в заросли кустарника чуть ниже тропинки.
Он услышал, словно откуда-то издалека, как женщина снова вскрикнула, потом до него донесся мужской голос, орущий на нее, а потом — голос Колина, обезумевшего от ужаса: «Ты убил его, ты, грязная свинья! Марк! Пустите меня, будьте вы прокляты! Марк!»
Затем послышался шум недолгой, жестокой драки у края оврага, и крик Колина, тут же оборвавшийся, — больше он не издал ни звука. Лишь женщина рыдала, взывая на неразборчивом греческом к своим богам, да еще доносились голоса двух критян, яростно споривших о чем-то; а затем вдруг совершенно неожиданно — столь неожиданно, что Марк, находившийся в полуобморочном состоянии, терзаемый сильной болью, даже не был уверен, что это ему не пригрезилось, — вдруг раздался мужской голос, отчетливо и спокойно сказавший по-английски: «По крайней мере, не спешите и обдумайте все, ладно? Избавляться от трех трупов слишком хлопотно, даже здесь…»
И это, по словам Ламбиса, было все, что помнил Марк. Когда он очнулся, уже почти рассвело. Мысль о Колине придала ему силы: каким-то образом он смог выбраться из оврага на тропу. Там он некоторое время лежал, выбившись из сил и истекая кровью, прежде чем смог совладать с собой и осмотреться вокруг. Убитый исчез, не было никаких следов и Колина. Марк смутно припомнил, что убийцы, кажется, отправились в глубь острова, и он пополз по тропинке за ними. На протяжении этих трехсот ярдов он несколько раз терял сознание. Дважды дождь приводил его в чувство. А на третий раз его, распростертого на тропе, нашел Ламбис.
Ламбис замолчал. Несколько минут, показавшихся мне вечностью, я сидела молча, обхватив руками голову и невидящим взглядом уставившись на поблескивающее далеко внизу море. Ничего подобного я и представить не могла. Немудрено, что Ламбис так испугался, увидев меня. Неудивительно, что Марк пытался не вмешивать меня в это дело…
Охрипшим голосом я спросила:
— Они, наверное, решили, что Марк погиб?
— Да. Видишь ли, было темно, и они, возможно, не захотели спускаться в овраг и искать его. Там же очень крутой обрыв. Они подумали: если он еще не умер, то наверняка умрет к утру.