В конце концов, за классное руководство платят всего-навсего десять рублей… У них своя жизнь — у меня своя, и каждый должен сам отвечать за собственные ошибки… Тогда что же я за руководитель?
Эти мысли донимали меня весь вечер, и я ушел из школы, тяжело нагруженный ими, так ничего и не разрешив, но склонившись все-таки более к мысли: «Я не нянька, здесь взрослая школа, мое дело требовать, и баста». И хотя, конечно, я не успокоился, это помогло мне переключиться на другие дела. Так, например, уже на трамвайном кольце, я вспомнил, что поужинать у меня нечем, даже хлеба осталось чуть, и тот, наверное, засох, и я заторопился — успеть в соседний гастроном до закрытия.
Успел. В магазине было светло и пусто. Продавщицы убирали витрины. Пышная заведующая, молодящаяся дама в красной мохеровой шапочке, с жирным от крема лицом и торчащими разделенно загнутыми ресницами, кисло взглянула на меня и ворча ушла за перегородку, устало переставляя ноги, натуго обтянутые лакированными сапогами. В магазине, кроме меня, был всего один покупатель — короткий, нетрезвого вида человек в грязной поддевке и в таких же грязных брюках с напуском на кирзовые сапоги. Пьяные, белые глаза. Человек хрипел, обращаясь к продавщицам:
— А вот хотите? Спорю… Бер-ру палку колбасы… и… съем… Всю… Н-ну?! Спорю…
Девчонки хохотали.
— А вот спорю, — упрямо повторил мужчина и, покачиваясь, как глиняшка, пошел к кассе.
Заплатил, вернулся, взял длинную палку полукопченой колбасы и тут же с хрустом стал уплетать, уменьшать на глазах у приседающих от хохота продавщиц.
«На кого похож?» — подумал я, раз и два проходя мимо приземистого обжоры. Лицо его удивительно напоминало ' кого-то очень знакомого, но, как часто бывает в таких случаях, я не мог сразу вспомнить и, уложив покупки в портфель, опасаясь, как бы не испачкать жирным тетради, пошел к выходу. Между тем пьяница уже доедал колбасу, держал в руке короткий огрызок.
— Ну-ну что, проспорили? А? — И он вдруг грязно и пьяно выругался. — Эх вы…
Заведующая решительным шагом вышла из-за перегородки.
— Орлов! — вскричала она. — Ты что, в милицию захотел? Сейчас же, немедленно уходи!.. Орлов! Немедленно — вон! Я вызываю милицию.
И я понял, на кого он похож. «Да неужели отец?» — подумал я, выходя из магазина.
Я даже остановился. А между тем пьяница, подталкиваемый заведующей и подоспевшими техничками, выбрался на улицу. Постоял. Прихлопнул шапку, бурча и матюгаясь. Нетвердой походкой двинулся прочь.
Любовь должна обогащать людей ощущением силы.
СТОЛЯР СТОЛЯРОВ И ЛИДА ГОРОХОВА
Болезнь была самая обыкновенная — грипп, и Вите Столярову никак не хотелось из-за этого лежать в постели. Он вообще терпеть не мог лежать, не мог и не привыкал. В школу он, правда, не ходил — зачем распространять болезнь? — но, едва мать с отцом отправлялись на работу и за ними стукала калитка, Витя начинал одеваться, вставал и, вздрагивая от озноба, бродил по комнате, глядел в окно и старался во всем походить на здорового, даже убеждал себя в этом. Голова у него болела, кашель мучил, в горле першило, но все-таки он чувствовал себя неплохо, ведь оставался в доме один — никто не командует, не кричит, не дает советов, не посылает за хлебом и за сметаной, не заставляет учить алгебру. За хлебом, чаем, сметаной посылали всегда в самый неудобный момент, когда ты с головой занят, делаешь для себя письменный стол и уже радостно видится, какой он будет, видится еще хотя бы по частям. Вот глянцевая полированная зеркально столешница, такие же тумбы, оклеенные орехом, где под лаком навсегда останется темный узор благородной древесины. Такой стол может сделать только столяр, да, пожалуй, и не всякий, а краснодеревец; впрочем, чаще таких столяров называют краснодеревщиками.