Мама нагнала меня уже на выходе из зала. Задыхаясь, я лишь смогла прошептать:
– Уведи меня отсюда.
Но мама поняла эту просьбу по-своему:
– Так, ты чего выделываешься?! Сейчас будут хоровод водить, а потом конкурс карнавальных костюмов. Зря, что ли, мы тебя наряжали?!
Продолжения столь извращенной пытки я уже выдержать не могла. Сунув в мамину руку размякшую конфету, порывисто устремилась по коридору туда, откуда мы вышли, а потом вниз по лестнице в подвал. Пусть лучше меня загрызут жуткие подземные монстры и мертвецы из больничного морга. Зато там можно будет дать волю слезам и больше не притворяться тем, кем на самом деле не являешься.
Я даже ни на секунду не надеялась на то, что мама последует за мной. Она никогда в жизни не шла мне ни на какие уступки. С чего бы сейчас ей идти у меня на поводу? Каждый мой каприз душился в зародыше одним лишь ее царственным взглядом, а если еще ко всему следовала высоко вскинутая изогнутая бровь, то это было уже последнее предупреждение перед страшной неминуемой карой. С мамой спорить было опаснее всего. Не знаю, что именно она бы сделала со мной: испепелила взглядом, убила молнией из гневных глаз? Не знаю. После поднятия ею брови я обычно предусмотрительно сдавалась и потому до самой страшной жути у нас пока не доходило.
Но сегодня мне было все равно. Пусть испепелит, пронзит молниями, назад в этот позор на всеобщем обозрении я не вернусь. К моему глубочайшему удивлению, мама двинулась за мной, на ходу с кем-то прощаясь, успев, однако, заметить:
– Да вот, что-то наша барыня сегодня не в духе. Пойдем, пожалуй.
Уже в палате она от души бранила меня, пытаясь устыдить: «Да что на тебя сегодня нашло?! Какая муха укусила?! Все дети как дети, а эта − как дикарь, в самом деле! Только и можешь, что родителей позорить! Бука, чеснослово!» Тогда еще не было в моде термина «аутизм», «аутичный ребенок», в те времена с детскими «капризами» вообще не слишком-то церемонились. По маминому мнению, я была просто дикая, и эту дикость она выжигала из меня каленым железом, с легкостью обходясь без детских психологов. За что сейчас ей могу сказать огромное спасибо.
А тогда, я лишь понимала, что очень сильно огорчила родителей, особенно маму. Может быть, тем, что не такая изящная, как она, и тем, что у меня нет такого прекрасного профиля, где прямой нос с едва заметной горбинкой придает всему облику утонченное благородство. Никогда не будет у меня столь шикарных тяжелых кос, которые складываются вокруг головы в природную корону, а главное тем, что боюсь большого скопления людей и совершенно не умею вести себя. Теперь все было ясно: я очень-очень плохая.
Мама ушла, доведя себя до крайней точки раздражения, а я вновь осталась одна в моей пустой неприветливой палате. Но теперь почему-то не чувствовала острой несвободы, как было совсем недавно, еще с утра. Наоборот, лишь только за мамой захлопнулась сердитая дверь, я поняла, что рада окунуться в насыщенное мечтами и образами сказочное одиночество. Почувствовав себя Звездным мальчиком[4], что вынужден скрывать от всех свое уродство, я словно соприкоснулась с величайшей тайной и сама стала частью волшебного мира.
До самого отбоя я размышляла, вплетая новогодние «дождинки» в длинные прозрачные пряди плавников и хвоста моей «Золотой» рыбки, сделанной из старых капельниц. «Может быть, теперь они совсем не захотят меня видеть», – приходили в голову невеселые мысли.
Вскоре мои самые страшные предположения начали сбываться. На выходных всех маленьких пациентов разобрали по домам. В отделении остались только я и детдомовский Олежка. Мальчик часто подходил к стеклянной перегородке, разделяющей наши камеры, и просил показать ему игрушки или страницы детских книжек. «Вероятно, родители решили сдать меня в детдом так же, как этого беднягу. Не зря мама уже как-то грозила этим. Кажется, из-за моего острого нежелания ходить в детский сад или на фигурное. А ведь она зря слов на ветер не бросает. Всё! Теперь буду жить без семьи, и злые мальчишки будут издеваться надо мной, как над несчастным маленьким Олежкой», – от страшных омертвляющих мыслей сердце мое рвалось на части, я горько безутешно рыдала и не спала, пялясь до самого рассвета в черный квадрат окна.