За всю жизнь можно было по пальцам пересчитать те праздники, в особенности новогодние, когда папу в экстренном порядке не вызывали спасать очередного резаного-стреляного, пострадавшего в угаре беспощадного русского веселья. Это было очень удобно, во-первых, мы жили через дорогу от его больницы, а во-вторых, у папы была первая положительная группа крови, которая, как «живая вода», подходила абсолютно всем, поднимая на ноги самых безнадежных пациентов.
Так как папа буквально жил на работе, то и мне уже не раз удалось побывать в «его царстве», в котором обитали улыбчивые нежные «сестрички», высокие богоподобные мужчины с сильными руками, где все − до санитарки и гардеробщицы − знали, чья я дочь. Именно по этой причине, стоило мне лишь переступить порог папиной больницы, как я ощущала всеобщее внимание, словно наследная дочь короля. Нигде и никогда больше я не испытывала ничего подобного.
Вспоминается, как в один из таких присутственных дней, папу срочно вызвали в операционную, и он поручил нянчиться со мной молодому интерну. Надежная отцовская спина уплывала в сияющий стерильный инопланетный мир. Острые голубые росчерки чудесных обеззараживающих лучей сопровождали его движение, ложась на одинаковые белые квадратики кафельных плиток, которыми были выложены не только стены и пол, но и высокие потолки.
Юный доброхот решил, что дочке начальника не помешает знать, где работает ее родитель. Он подвел меня к стеклянным иллюминаторам операционной. Но я увидела лишь несколько согбенных спин в одинаковых бирюзово-зеленых костюмах. Ослепительный белый свет лился сверху из небольшой летающей тарелки, что зависла непосредственно над столом, перед которым согнулись «зеленые человечки», производя над жертвой непостижимые инопланетные эксперименты. Даже здесь, за дверью странного помещения, чувствовался тошнотворный запах хлора, железа и едких медикаментов. Клоны-андроиды приглушенно-отрывисто переговаривались на «марсианском» языке, отчего-то дублируя каждую фразу.
Вдруг небольшой мясной кусок плюхнулся в таз, стоящий на полу. Вид окровавленной емкости, полной плаваюших в ней ошметков человеческой плоти, напугал меня до полусмерти. Мне стало дурно и отчего-то невыносимо тоскливо.
Ужаснувшись моей внезапной бледности, юный медик выволок совершенно обессиленную зрительницу на общий балкон. Потом, когда я чуть отдышалась, повел смотреть на пузатых красных рыбок с вуалевыми хвостами, что плавали в небольшом каменном бассейне в рекреации хирургического отделения. Папе о своих впечатлениях я не сказала тогда ни слова. Но вывод был очевиден: со столь легкоранимой психикой я вряд ли смогу продолжить врачебную династию, о которой он всегда мечтал. Благо сестра Нина, до рождения которой оставалось тогда совсем недолго, оказалась именно того покроя и ранга, что позволяет, не размениваясь на артистические эмоции, принимать правильные решения и, копаясь в тончайших внутренних органических мембранах, спасать человеческую жизнь. Мне кажется, она от рождения обладала всеми качествами, для того чтобы стать хорошим врачом, и стала им. Божий дар папы – воскрешать почти из мертвых, не пропал и получил дальнейшее развитие.
Но это будет потом, гораздо позже, а пока я сидела на больничной кровати в палате детского инфекционного отделения и с жадным интересом рассматривала тонкие книжки с картинками и крупным шрифтом. Кажется, это были произведения Николая Носова «Живая шляпа» и Виталия Бианки «Синичкин календарь». Еще прошлым летом папа записал меня в детскую библиотеку имени Корнея Чуковского. Помню, что нам там были чрезвычайно рады. Мне было пять, и читать я толком не умела, хотя с увлечением списывала увиденные слова в свой блокнот, с которым не расставалась.