– Олежка, твои тапки под подушкой! Под подушкой! Посмотри! Я видела, как они их туда сунули!
В ответ мальчишки прыгали на кровати, закрывая меня своими спинами и громко на все лады горланили, пытаясь заглушить мой голос. На всеобщий гвалт в их палату ворвалась лютая санитарка Люда, которую боялись как огня все, включая, наверное, даже врачей. После хриплого окрика: «А ну, заткнулись, черти!» − они, наконец, угомонились. Олежка лег на кровать, укрывшись с головой тонким одеяльцем, и отвернулся к стене. Источник веселья самоустранился, ведь свирепая Люда теперь начеку. До обеда еще далеко и занять себя мальчишеской банде было абсолютно нечем.
Я достала из тумбочки принесенные папой поделки его пациентов и стала играть ими на глазах у пацанов. Мои персонажи, сплетенные из капельниц, прыгали по тонкому подоконнику нашей прозрачной межкомнатной перегородки, пели, спорили и даже пытались подраться. Шесть круглых детских рожиц, включая Олежку, приникли к стеклу. Получился почти настоящий кукольный театр. Вскоре я незаметно для себя начала разыгрывать спектакль, очень напоминающий сказку Пушкина о рыбаке и рыбке. Рыбка имелась практически такая, какой ей и положено быть, роль старика исполнял глазастый чертик, а сварливая старуха была в виде жутковатого осьминога. Ну, впрочем, так ей и надо – сама же мечтала стать владычицей морской!
Маленькие зрители смотрели, открыв рты, а Олежка, чуть осмелев, смущенно спросил:
– А рыбка и вправду умеет желания исполнять?
– Правда! – кивнула я уверенно и обратилась к остальной братии: – А вас, если будете маленьких обижать, превратит в червяков. Она волшебная!
Компания возбужденно хохотнула. Мне, конечно же, никто не поверил, но от Олежки все удивительным образом отстали.
Заскрипела и стукнула дверь, зрителей как ветром сдуло. В комнату, нежданно-негаданно, впорхнула моя прекрасная мама. Вместе с ней в затхлую камеру ворвался тревожный аромат надежды и дальних странствий. Что это было: жасмин, ирис, пион или сандал? Сложно теперь сказать. На сдержанном фоне советских будней мама всегда была словно экзотическая принцесса, совершенно выпадающая из всяческих норм. Она шуршала какими-то пакетами, разворачивала свертки. Я никак не ожидала ее увидеть, оттого совершенно оторопела. К слову сказать, в детстве нам с сестрой видеть маму доводилось гораздо реже, чем хотелось бы.
Она влетала словно огромная сказочная жар-птица, такая красивая, яркая, громкая, властная, требуя немедленно повиноваться, а не стоять столбом:
– Так, сейчас поведу тебя на утренник. Там все дети будут в костюмах. Мы никаких нарядов не приготовили. Но зато я все придумала. Пижама у тебя соответствующая. Ты наденешь вот это. Будешь, так сказать, в образе.
Мама порывисто протянула мне старую новогоднюю маску поросенка с маленькими круглыми прорезями для глаз. Я только что-то неопределенно промычала в ответ, не зная как реагировать на происходящее. С одной стороны, мне не терпелось вырваться из больничного заточения, но появиться на празднике в мятой пижаме, в которой я только что спала, было все же как-то неловко. Но маму уже занимали совсем другие моменты:
– Так, смотри там не ляпни кому-нибудь, что ты из «инфекции» явилась!
– А мне правда уже можно выходить отсюда? – не верила я своему счастью.
– Конечно. Ты уже не заразная. Но выписку тебе только в понедельник дадут. Поэтому я тебя послезавтра заберу вместе с выпиской. А вот, глянь-ка!
Мама, как факир, достала из маленького бумажного пакета целый ворох сверкающего елочного дождика. По крашеным стенам палаты, по стеклам и даже по потолку побежали волшебные живые искорки, обещая невероятное веселье.
– Так. Сейчас тебя приукрасим, – с этими словами мама накинула мне на шею мишуру, словно пушистый блестящий шарфик. – А вот это можно приделать вместо хвостика. – Она легким взмахом выпустила из ладони длинную спираль золотого серпантина. – Вот только оторву кусочек, и будет как настоящий поросячий хвост – крючком.
Перспектива щеголять на всеобщем обозрении с обрывком мишуры приделанной к пижамным штанам меня вообще не обрадовала. К величайшей моей радости приладить деталь не удалось, потому как родительница не взяла с собой иголку и нитки. По своему обыкновению, мама нередко забывала нечто самое необходимое, нагружаясь совершенно ненужными малозначимыми безделицами. Так вышло и в этот раз, невостребованный ворох искристого елочного убранства так и остался потом лежать в моей бывшей палате, напоминая о далеком и недостижимом счастье.