Забылся я только под утро, но лучше бы вообще не засыпал. Весь сон я метался по лабиринтам коридоров той самой проклятой гостиницы, опять потеряв комнату, из которой вышел. В отчаянии я стучался в клонированные двери номеров, но за каждой из них мне открывались ужасные картины, одна отвратительней другой. В одной из комнат Лупетту лишал девственности старый школьный обожатель, на звонки которого она не отвечала уже два года. В другой ее избранником выступал бывший учитель музыки, чей телефон она никак не могла забыть. В третьей Лупетта отдавалась смазливому плейбою с сайта знакомств, который кричал и постанывал, как заправский мачо. Менялись комнаты, любовники, позы, но сюжет оставался прежним. И в каждой из булькающих похотью комнат над кроватью висела венецианская карнавальная маска в перьях, кривляющаяся, подмигивающая, визжащая, хохочущая, подгоняющая непристойными выкриками новых партнеров.
Помимо своей воли я продолжал бежать по бесконечному коридору, без стука и памяти распахивая одну дверь за другой. Продолжал, хотя давно понял, что ни за одной из них я так и не увижу с Лупеттой себя. Как Ахиллес никогда не догонит черепаху. Как Исав никогда не откажется от чечевичной похлебки. Как Титов никогда не полетит в космос первым.
Но завидую я другим. Не тем, кто пришел сюда, чтобы выйти в финал в дружной команде игроков НХЛ, не тем, кто верит, что это испытание, посланное свыше, и даже не тем, кто отказывается от химии в пользу народной медицины. Черную зависть вызывают у меня только чистые отказники, которые не просто игнорируют шахматную партию, но и смахивают фигуры с доски.
Врач ввела его в палату за руку, как ребенка.
— Вот видишь, Максим, ничего страшного, все лечатся, и ты вылечишься.
Наш будущий товарищ по несчастью выглядел лет на двадцать семь, блестящие ботинки, гладкие щеки, уверенный прищур яппи. И главное — никаких, никаких видимых признаков Болезни.
По мере того как Максим осматривал палату, выражение его лица менялось с чудовищной скоростью. За какую-то минуту мы стали свидетелями чудесного превращения получившего первую двойку отличника в прожженного двоечника, спустившего дневник в унитаз.
Он скользнул взглядом по тусклым клепсидрам капельниц. Отшатнулся от безнадежных гематом Георгия Петровича. Прищурился на желтые ступни укрывшегося Библией Кирилла. Уставился на мою сванку. Покосился за ширму и наконец резко выдернул руку из мягкой ладони врача.
— Уточните, пожалуйста, сколько продолжается лечение?
— Я же тебе уже объясняла, Максим, четыре блока по пять дней плюс два закрепляющих, между ними перерывы, может даже будем домой отпускать. В общей сложности шесть месяцев. А потом, если все пойдет по плану, забудешь о том, что здесь лежал. Ты молодой, красивый, у тебя еще вся жизнь впереди...
— Что-что? Шесть календарных месяцев? Вы что, смеетесь? Это исключено. Абсолютно. Тем более в настоящий момент, когда мы провели реструктуризацию... У меня же дел невпроворот. Кроссмаркетинг... Построение клиентских профилей... Впереди самый важный этап!
— Постой-постой, не горячись, какие профили, ты чего? Я же тебе говорила, это очень серьезное заболевание, лечиться нужно обязательно, иначе... иначе будет совсем плохо.
— Я все прекрасно понимаю, но и вы тоже поймите меня. Я несколько лет добивался этой работы, и именно сейчас, когда я ее получил... Если я скажу, что ложусь на полгода в больницу, меня уволят... Разработка системы кредитного скоринга лежит на мне, и никто кроме меня не должен решать эту задачу. Никто! Если они возьмут другого, для меня это равносильно катастрофе. Такой шанс выпадает только раз в жизни, и я его не могу упустить. Скажите, а бывают... существуют какие-нибудь альтернативные варианты? Ну, чтобы все за один раз можно было влить или хотя бы за два. Максимум, чем я могу пожертвовать, это неделя... в крайнем случае полторы. Сумма для меня не имеет значения, главное — оптимизировать сроки.
— «Оптимизировать сроки», как ты выражаешься, нельзя. Суть этой схемы химиотерапии заключается в том, что...
О сути химиотерапии Максим узнать не успел, поскольку, извинившись, вылетел из палаты, чтобы ответить ревниво залаявшей трубке. Больше мы его не видели.
— Вот придурок! Вот придурок, а? — кипятился после его ухода Виталик. — Вроде прилично прикинут, очки, все дела, а придурок придурком! Не понимает, что без химии загнется в два счета! Как можно говорить о какой-то там работе, когда тут не работа, тут жизнь пропадает! Ведь накроет его, как пить дать накроет, приползет сюда на карачках, да поздно будет...