— Спокойной ночи, — она целует его в щеку, а ее все еще съедает ощущение того, что ничего не закончилось. Паранойя шепчет, что от Киры просто так не отделаться, но Лидия почему-то сразу испытывает и уверенность.
Потому что Кира лишь эксперимент.
Кира — вспышка, но Лидия — тот самый дождь, что разрушит возгорающееся пламя.
Девушка открывает дверь и выходит на улицу, снова промокая до нитки. Если честно, ей хочется снова согреться в холоде нового Стайлза, но Лидии ничего другого не остается, как пить по глоткам это вино.
Стайлз провожает ее взглядом, и его тоже беспокоит тянущее предчувствие, что это — не конец.
3.
Предчувствие оказывается вполне не беспочвенным, когда Стайлз, подъезжая к своему дому, замечает машину Киры. Вообще-то Юкимура все время передвигалась со Стайлзом на его старом и пыльном джипе, так что формально Стилински видит ее кроваво-алый автомобиль только сейчас.
Но он знает, что это авто Киры.
Потому что он чувствует Киру.
Ментально.
Он выходит из машины, даже не беспокоясь о сигнализации, и почти в считанные секунды преодолевает расстояние. Дом встречает его ярким светом, теплом и… запахом сигарет. Таким едва уловимым, но таким знакомым, что чувство ностальгии понемногу прокрадывается в израненное сердце. Стилински отмахивается от нахлынувшей меланхолии и возвращается к себе прежнему: он делает глубокий вдох и вытягивает из недр своей души всю тьму, которая может помочь ему совладать с этой ситуацией. Получается почти моментально: собственные эмоции подавляются, сознание выходит на новый уровень восприятия: на Стилински обрушиваются мысли не только его уже бывшей подруги, но и собственного отца. Открывается и доступ в сознание Лидии, которая под теплым душем отдается дождливым воспоминаниям, но Стилински ставит ментально блок от всех, кроме Киры.
Он направляется на кухню медленным почти чеканным шагом. Открывает двери и застывает на пороге, испытывая уже не столько ностальгию, сколько дежа вю. Вот она Кира, во всем ее шарме неприступности, вот он отец, усталый и не вполне трезвый после тяжелого дня. Они оба переводят взгляд на Стилински. Кира смотрит внимательно и будто снисходительно, отец — с любовью и заботой. Такое чувство, что времени, разделявшего этот день и день, когда Кира рассказала ему о барьерах, не было.
Но оно было.
И подтверждение тому — изменившийся Стайлз. Он грозной, почти угрожающей скалой стоит в проходе, с него стекают тяжелые капли дождя. Бледность кожи, круги под глазами, стеклянный взгляд говорят не о том, что Стилински нуждается в насыщении (честно сказать, энергия Айзека в нем плещется через край), а в том, что перед ними стоит новый Стайлз.
Стайлз без прежних эмоций.
Стайлз, любящий скорее по инерции, чем от всего сердца.
— О, сынок, я принесу полотенца.
— Все в порядке, пап, — он тут же обращает колкий взгляд на отца, а потом говорит медленно и внимательно: — Отправляйся спать и не беспокойся ни о чем. К утру ты забудешь и о Кире, и о моем состоянии.
Отец застывает, поддаваясь трансу, а потом кивает и молча покидает кухню, погружаясь в собственное сознание. Стайлз моментально переводит взгляд на Киру. Он (как и в тот раз) не может подойти к ней, но теперь уже не потому, что боится, а потому, что их разделяет пропасть. И название этой пропасти — предательство.
Нет, что-то человеческое в нем все-таки осталось.
Двери захлопываются. На плечи обрушивается непомерная тишина. Капли все стекают и стекают, падают на паркет подстреленными ангелами, а зрительный контакт с Кирой остается неразрывен.
— Тебе лучше уйти, — цедит Стайлз, глядя на девушку из-подо лба. О да, Юкимура почему-то знает этот взгляд: взгляд загнанного в угол зверя. Стайлз доверился, но узнал, что его использовали. Ему больно. И Кира почему-то… хочет забрать его боль. Как тогда, когда она нашла его на парковке.
— Хорошо, — она соглашается, — но прежде я попрошу тебя сесть и выслушать меня.
Стилински усмехается и остается стоять на месте. Теперь Стайлз не подчиняется никому.
Даже своему создателю.
Юкимура сама поднимается и почти мгновенно преодолевает разделяющую их пропасть. Стайлз слишком увлечен собственными переживаниями или предельно бесстрастен, раз игнорирует тот факт, что в Кире исчезла былая плавность, уступив место вполне человеческой неуклюжести.
— Это было два года назад, в… в одном лагере. МакКолл скверно со мной обошелся, ты же сам все видел. У меня не получилось его… обезвредить в первый раз, но вполне получилось во второй.
Стайлз знал эту историю: разум Киры был для него открыт. Скотт пошел на эти чудовищные поступки потому, что оказался в дурной компании, а Кира оказалась объектом издевок. Стилински не копошился во всех воспоминаниях двухлетней давности, не хотел вдаваться в подробности: что же такого мог сделать Скотт, раз Кира выжидала два года, чтобы остудить месть и подать ее холодной. Он не делал это потому, что оставшиеся соколки человечности все еще были преданы Скотту.
А еще Стайлз знал, что стоит принимать действительность такой, какая она есть, стараясь ее не осмысливать. Киру жестоко обидели, и Кира смогла ответить тем же. Лиам перевелся в другую школу, Хейден впала в депрессию, отношения с Айзеком безнадежно испорчены, да и с Эллисон больше ничего не получится. Лидия была обеспокоена отношениями в стае и с самим Стайлзом, а Малия оказался в коме.
Сам же Стайлз стал личной собачкой для Киры.
Скотт остался один.
Вполне заслужено.
Но не сказать, чтобы человечно. Впрочем, страдания, которые обрушились на Киру, тоже человечными назвать нельзя.
— Ты мне об этом не рассказывала, — произносит он. Кира делает еще шаг вперед, сокращая между ними расстояние до минимума. В ее взгляде нет прежнего глянца, они живые, они настоящие, в них плещется боль. — Ты использовала меня.
— Я и не могла рассказать. Ты был его другом. Я использовала твои слабости и желания против тебя, но… по-моему, ты остался в выигрыше.
Сочувствие, которое только-только стало прокрадываться в сердце, сменилось отвращением. Парень снова отступил назад. Оказывается, вот он — финал. И финал — это осознание того, что Стайлз своими же руками помог разрушить то, что у него было.
— Ты уничтожила нашу стаю.
— Она бы все равно распалась, — пожала плечами девушка, и к ней понемногу стала возвращаться былая расчетливость. — Сам посуди: Лиам подавал слишком большие надежды, а его связь с Хейден стала отличным фундаментом для новой стаи. Скотт сдавал позиции. Расставание с Эллисон и недоговоренность с Лейхи лишь ускоряли это процесс. А твой конфликт с Лидией и Эйданом становился все острее и острее. Это бы ни к чему не привело.
— Тогда зачем? — процедил парень сквозь зубы, вновь обращаясь к девушке как к объекту своей… боли. Забавно, что когда-то Кира лечила его разбитое Лидией сердце. Теперь ситуация будто вывернулась наизнанку. — Если все и так было обречено?
— Потому что резко обострившееся после случившегося со мой чувство вины будет сгрызать МакКолла подобно раковой опухоли. Он заслуживает этого.
«Все нужен Скотт МакКолл, всем нужен Скотт МакКолл, разве тебя это не бесит?».
Вот где была подсказка.
Стайлз ненавидит себя за то, что не умел читать между строк. Теперь вот ему придется переваривать в воспалившейся памяти все фрагменты и анализировать каждую фразу, ища в ней подсказки и подвохи. Хотя имеет ли теперь смысл придаваться самоуничтожению, раз ничего изменить нельзя?
— Ты не учла одного: нам всем с этим жить. Не только Скотту, но и мне. Лидии. Лиаму, Хейден, Айзе…
— Не разбив яйца, омлет не приготовишь, — она снова сыплет паланиковскими цитатами, а в ее сущность возвращаются плавность и неестественность. Стайлз все еще не может пошевелиться, но, по крайней мере, он может дышать, и это успокаивает. Собственные мысли оказываются под жестким контролем. Кира пытается залезть в его голову, но безуспешно. Она усмехается и достает из кармана накинутой на плечи кофты пачку сигарет.