Вот что рассказывала барышня Серебряная…а может, и не рассказывала. Ее приятный голос действительно прожурчал какую-то историю о дрозофиллах и их печальном конце, но из-за алкоголя и любви все у меня в голове смешалось. Когда она закончила, я попытался взять ее за руку, но она высвободилась — уже во второй раз, жестоко, бесчувственно — и поблагодарила аплодирующую аудиторию.
Ибо в тот вечер она была признана королевой историй. А я, король неудачников, топил ее отдернутую руку в вине.
Потом барышня Серебряная начала заметно нервничать и поглядывать на часы.
— Может, пойдем? — обратилась она ко мне как ни в чем не бывало.
— Пойдем, — я попытался встать, но у меня закружилась голова. — Ми…минутку, — сказал я. — Мне надо удалиться… на минутку.
Блюменфельдова вскочила и предложила мне свои услуги.
— Пошли, я покажу, где это.
Но мне вовсе не хотелось в туалет, и едва мы очутились с ней вдвоем в крохотной прихожей, я попросил, чтобы она сварила мне зубодробительного кофе.
В кухне Даша поглядела на меня:
— Что это за красотка-брюнетка?
— Одна стерва.
— Не хочет тебе дать, да?
Она думала, что я пьян и что ей все можно. Но настолько пьян я не был. Так, немного поддатый. И я произнес очень твердо:
— Черт возьми, а тебе-то что за дело?
— Ну извини.
Даша слегка обиделась. Какое-то время она молча следила за закипающей водой, а потом спросила:
— Ты уже прочитал Цибулову?
— Угу.
— И что скажешь?
— Товарищ Крал нас за такое не похвалит.
— Я серьезно!
Я посмотрел ей в глаза. Она задала мне вопрос по работе, и это почти привело меня в чувство.
— Послушай, Дашенька, — сказал я, — меня сейчас интересует всего одна вещь: как тебе удалось добиться от Гезкого положительной рецензии?
Блюменфельдова передразнила меня:
— Черт возьми, а тебе-то что за дело?
— Вот оно как, значит!
— Что — «вот оно как, значит»?
Редакционные дела и вправду привели меня в чувство, но все же не окончательно. Все же я был еще не в себе. Большим пальцем правой и большим пальцем, соединенным с указательным пальцем, левой руки я показал непристойный жест. И сразу в моем мозгу взорвался первомайский салют. Когда искры погасли, я увидел Блюменфельдову, которая стояла надо мной и спрашивала:
— Может, добавить?
Я замотал головой.
— Ну то-то!
Она налила кипяток в чашку с кофе. Я потрогал свое лицо.
— Не сердись, — извинилась Даша. — Но так себя с дамой не ведут.
Я, не отнимая ладони от лица, разглядывал эту хорошенькую пухленькую редакторшу, к которой постепенно возвращался ее природный цвет. То, что произошло, казалось мне анекдотом, но ее акции в моих глазах непонятным образом поднялись. Она нерешительно покосилась в мою сторону и объяснила:
— Я его уболтала. — Похоже, Блюменфельдова намеревалась опровергнуть мои подозрения не только пощечиной, но и фактами. Естественно, тем самым она превратила сомнения в уверенность. — Я дважды с ним ужинала и уболтала его. Он, правда, пытался приставать ко мне… но сам подумай, разве можно пристать ко мне безнаказанно?
— Результаты обдумывания всецело положительны, — сказал я двусмысленно вслух и про себя добавил: как же, поверил я тебе, держи карман шире! За то, что ты два раза сходила с ним на ужин, который он же и оплачивал, и вдобавок врезала ему так же, как мне?! Гезкий уже не студент, чтобы только ради твоих красивых глаз, хотя это и впрямь удивительно красивые еврейские глаза…
— Все равно это все коту под хвост, — проговорил я громко. — Шеф дает читать Цибулову на сторону — двум каким-то своим верным людям. Одну копию он передал Пецаковой, а вторую — молодому Гартману.
— Ты это точно знаешь?