— Успокойтесь. Вы очень волнуетесь, а совершенно не из-за чего. Я не смогу прийти вечером на гимнастику.
Это меня отрезвило.
Я лишился дара речи.
— Вечером я еду в командировку в Либерец. Мне нужно быть там в семь утра, и иначе я никак не успеваю.
— Я еду с вами.
— Я еду с товарищем директором.
Меня охватила глубокая печаль. Вечер начал напоминать пустыню.
— Как же вы меня разочаровали, кувшиночка!
— Что?
— Я говорю — вы меня разочаровали.
— Нет… как вы сказали? Шиночка или что-то в этом духе?
— Кувшиночка. Так я привык вас называть.
— Моя фамилия Серебряная.
— Ничего-то вы мне не позволяете.
— Вы сам себе позволяете. Итак, прощайте… — сказала она и тут же добавила лукаво: — На некоторое время.
Я немедленно ухватился за эти спасительные слова:
— Погодите! А когда вы возвращаетесь?
— В субботу вечером.
— Я вас встречу.
— Я не хочу.
— Я понесу ваш чемодан.
— У меня не будет чемодана.
— Тогда сумку. Или газету. Или что вы захотите.
— Я ничего не захочу. Если собираетесь меня разозлить, то приходите.
— Я хочу прийти, но не хочу вас злить.
— Тогда останьтесь дома и побеседуйте с вашей совестью.
— Никогда еще она не была у меня такой чистой, как нынче.
— А как насчет вашей девушки-балерины?
— Но…
— Я серьезно, я, как всегда, серьезно! — В ее голосе зазвучал знакомый вчерашний холодок. — Вы действительно меня не интересуете, господин редактор. Оставьте всякую надежду, хорошо?
Было похоже, что она говорит искренне. Надежды, пробужденные во мне недавним кокетством, стремительно увядали.
— Правда?
— Правда.
У меня начался приступ бессильной ярости. Она опять заговорила:
— Если хотите, мы можем остаться друзьями.
— Большое спасибо, — иронически отозвался я.
— Тогда прощайте.
Я не ответил.
— Прощайте, — повторила она.
— Ваш покорный слуга, сударыня.
Щелчок. Она повесила трубку.
И опять я ни черта не понимал. Что происходит? Я был не в силах постичь ее. Она напоминала обманчивый калейдоскоп… или апрельскую погоду. Я словно попал внутрь детектива. Безразличен я ей? Небезразличен? Совсем я ей противен? Или не совсем? А может, все это — только оттягивание безусловной капитуляции, изощренное продление мук, чтобы наслаждение потом было бесконечным? Или она и впрямь думает так, как говорит? И что за странный интерес к шефу? И к чему эта забота о Вашеке?
Сплошные вопросы, и от них мне делалось настолько мерзко, что я не мог сейчас ломать голову над ответами. Я набрал номер дирекции «Зверэкса» и назвался товарищем Новаком. Я никак не могу дозвониться до товарища Серебряной. Товарищ Серебряная должна была сегодня выехать в Либерец. Она уже выехала? Нет, товарищ. Они едут только вечером. Позвоните на добавочный тринадцать. Тринадцать! Ах, вот оно что! Что вы сказали? Нет-нет, я ничего не сказал. Я попробую дозвониться. Спасибо.
Значит, она не обманула. Значит, все опять, как вначале. Нет, хуже, чем вначале. Я абсолютный новичок во всем, что касается барышни Серебряной.
Глава восьмая
Три театра
Вахтер в театре (не тот, что ездил на лифте) знал меня и пропустил без вопросов. Я спустился по задней лестнице, где меня всегда охватывало приятное чувство принадлежности к этой на глазах творящейся иллюзии. Хотя, говоря по правде, мне принадлежала всего лишь одна маленькая танцовщица.
В зале было темно, только на сцене горели два прожектора. Шла репетиция какого-то современного балета. Стройные девушки в черных трико, одинаковые изящные тела — одно не отличишь от другого. В трико все они казались на удивление хрупкими. Аккомпаниатор в углу сцены бил по клавишам рояля, а девушки несколько комично извивались и вскидывали черные ножки. Со стороны режиссерского пульта доносились раздраженные окрики хореографа, и фигурки в трико всякий раз послушно останавливались и так же послушно начинали скакать снова.
Вера подпрыгивала в первом ряду. Светлые волосы скручены в узел, выкладывается изо всех сил. Я уселся в середине зала и начал наблюдать за ней. Настроение у меня было сентиментальное, я почти жалел маленькую балерину, которую собирался жестоко разочаровать. Она же по обыкновению ни о чем не подозревала и упорно трудилась. Вера всегда была такая. Всегда и везде она прикладывала массу усилий — отдавала всю себя целиком. В театре ее любили. Я имею в виду режиссеров. Вот почему в своем юном возрасте она уже смогла выбиться в солистки. Сейчас она, кажется, тоже танцевала сольную партию, потому что подпрыгивала с другой стороны, не там, где скакали остальные.