Я обратился к ней только тогда, когда мы высадили толстяка на загазованной улице Карлина.
— Вы не сердитесь?
— Нет. Спасибо, что подвезли.
Я хотел сказать что-нибудь остроумное, но проглотил не только первую остроту, что пришла мне в голову, а даже и вторую с третьей. Мои остроты на барышню Серебряную не действовали. Мы проехали под жижковским виадуком, миновали Центральный вокзал. На перекрестке возле Музея я спросил у нее:
— Можно, я приглашу вас сегодня на ужин?
— Нет, пожалуйста, не надо. Отвезите меня домой, я устала.
Что ж, ладно. Попробуем иначе. Мы молчали. Дождь усилился. У Ботанического сада он приобрел прямо-таки тропические масштабы. И выбивал красивую дробь по полотняной крыше «фелиции».
— Здорово, правда? — спросил я.
— Но вам, наверное, трудно вести.
— Нет. Я говорю про дождевую дробь по крыше. Вам не нравится?
— Нравится. Это красиво. Как в палатке.
— А вы часто ночевали в палатке?
— Случалось.
— Это все ваше хулиганское прошлое, да?
— Какое прошлое?
Я снял правую руку с руля. Барышня Серебряная держала обе свои руки на приборном щитке. Хулиганская отметина светилась на коричневой коже и в сероватой полумгле казалась миниатюрной розовой лампочкой. Я коснулся ее пальцем.
— Ах, вот вы о чем, — сказала Ленка. — Да. У меня довольно буйное прошлое.
— И насколько же оно буйное?
— Достаточно.
— А вы случайно не были в…
Я запнулся.
— Где?
— Я сейчас редактирую одну повесть об исправительном учреждении для девушек…
— Нет, этого не было. Я сидела в тюрьме, — сообщила она без околичностей.
— Да что вы? — произнес я, и на меня вдруг опять пахнуло атмосферой моего утреннего расследования; дедукция, прямо как в детективе, наконец-то обрела точку опоры. Впрочем, сама по себе эта точка ничего не значила, а только усугубляла тайну. Барышня Серебряная, словно бы желая загладить неблагоприятное впечатление, пояснила быстро:
— Не по своей вине.
— А мне сидельцы нравятся, — столь же поспешно ответил я. — В особенности исправившиеся хулиганки.
Продолжать я не решился. Мы быстро свернули на Нусельскую площадь и поехали вверх по холму. Дождь не ослабевал. На повороте машину занесло. Я ловко овладел ситуацией. Барышня Серебряная осталась бесстрастной и похвалила меня:
— Водить вы умеете.
— Спасибо, — ответил я и начал ковать железо: — Только… знаете, это ваше хулиганское прошлое как-то с вами не вяжется.
— Почему?
— Потому что вы благонравны, как пансионерка.
Мне показалось, что она слегка улыбнулась.
— Тому есть причины.
— Какие?
— Вы бы их не поняли.
— Тюрьма?
— И она тоже. Но есть и другие.
— Тот писатель, который вас литературно обработал?
— Мета? A-а, ну да. Может, вы и правы.
— Дадите почитать?
— Нет.
Мы торжественно вкатились на улицу Девятнадцатого ноября. Красная «фелиция» зажглась в витрине, где неделю назад отражалась луна. Шины зашуршали по асфальту, потом разбрызгали лужу — это когда я замер возле зеленого подъезда.
Барышня Серебряная заерзала, собираясь выходить.
— Спасибо. Вы были очень любезны.
Она протянула мне руку.
Я не снял руки с руля.
— Мне от вас кое-что нужно.
— Что?
— Это большая просьба, но я присоединю к ней любое обещание — лишь бы вы согласились.
— Правда?
— Правда. — Я набрал в грудь воздуха. — Послушайте, барышня Серебряная. Я знаю, какого вы обо мне мнения. Я и правда вел себя по-хамски, признаю, и то, как я поступил с Верой, вам тоже, наверное, кажется хамством.
Она не возразила. Лобовое стекло отражало ее серьезное лицо.
— Но это не так. Не так! Это все из-за любви к вам.
Она насупилась, но это не испортило ее красоту. Отражение в стекле доводило меня до исступления.
— Я же просила вас этого не делать.
— Любви не прикажешь.
— Прикажешь. Как раз любви. Если это настоящая любовь.
— Если это настоящая любовь, действие по приказу исключается. Поверьте мне. В этом я разбираюсь.
— А по-моему, я разбираюсь лучше.
Мне показалось, что черные зрачки блеснули как-то особенно.
Но почему?
В наши с ней отношения неустанно вмешивалось что-то детективное.
— Я не должен был приходить тогда к Вере, заранее зная, что обману ее, это было свинство, — покорно согласился я. — Но это у меня… привычка, что ли. Я всегда так делал. И никогда ни о ком не думал так, как о вас.