Дворец на вершине холма уже подозрительно долго стоял, не меняясь. С осени — точно. Такая стабильность немного настораживала. Неужто проект наконец-то выходит из тестового режима?! Собственно, почему нет. Раз уж дали возможность связываться с роднёй, а на носу — вообще мега-концерт.
В качестве пароля я показал стражникам сразу два средних пальца. В качестве отзыва они не сказали и не сделали ничего. На том и порешили.
Доброжелатель уже слонялся по залу в крайнем нервяке.
— Здорово, — сказал я, протянув руку. — Чего ходишь, как по*банный?
— У нас проблемы, — с места в карьер начал Доброжелатель.
— И то правда, — прокряхтел я, устраиваясь на троне. — Проблем у нас, доложу я тебе, х*ева гора. Начать с того, что я подозреваю своего басиста в нехорошей ориентации...
— Есть основания? — удивился Доброжелатель.
— Баб не е*ёт-с... И вместо того, чтобы показательно отъ*бать хоть одну, изобретает детские бессмысленные обманы.
— А мужчин?
— Не замечен.
— А они его?
— Тем более.
— Тогда почему?..
— Доброжелатель, экий ты испорченный человек! — возмутился я. — Я ведь не сказал, что подозреваю его в пидорстве, я сказал — в нехорошей ориентации! Ты что, хочешь сказать, что гомосятина — это нехорошо?! Как тебя только из Сан-Франциски не выгнали, сволочь ты нетолерантная!
— Стыдно! — поднял руки Доброжелатель.
— То-то же. Подозреваю в асексуальности. Вот это — нехорошо... А пидарасы — нехай себе пялятся, лишь бы на меня не попало. Над ними просто угарать смешно. Так что ты, Доброжелатель, пробей там, по своим каналам.
— Не понял, что пробить?! — удивился Доброжелатель.
— Ну, Иствуда же. Чего там при оцифровке налажали. При жизни-то он, говорит, шпилил замужнюю тёлку, нормальным человеком был. А тут внезапно стал ковбоем, и кроме лошади ему никто не нужен... Кстати. Вот о чём я не подумал. А ну как он лошадь в конюшне шпилит?!
— Исключено, — мотнул головой Доброжелатель. — Технически невозможно.
— Предусмотрительно, — похвалил я разработчиков.
Ну а чё, правда мудро. Лучше сразу сделать лошадь без дырок, чем потом, когда возникнет проблема, лихорадочно их зашивать одной рукой, другой отбиваясь от истерически визжащих зоозащитников, которым в очередной раз обосрали все права и чувства.
— Но ты всё равно разберись.
— Посмотрю, что можно сделать, — кивнул Доброжелатель с серьёзным видом.
Вот за что мужика уважаю — так это за то, что он ко всему серьёзно относится. Не то что остальные. До последнего вечно отмахиваются, пока гром не грянет.
— Итак, господа, вы обсудили самые важные проблемы, — раздался вдруг новый, неожиданный голос, и из-за трона моего великолепного вышел, собственно, Палыч.
Он посмотрел на меня, как на говно, потом — на Доброжелателя, тоже как на говно. Он вообще на всё смотрел, как на говно. Серьёзный человек.
— Здорово, Палыч, — сказал я. — Какими судьбами? Как жизнь молодая?
— Посредственно, Мёрдок, посредственно. Как, кстати, и твоя.
— Что за проблемы? — Я закинул ногу на подлокотник кресла.
Палыч снова посмотрел на Доброжелателя, как на говно. Доброжелатель, видимо, вспомнил, с чего должен был начать, засмущался и заговорил:
— Ну... В общем, слушай. На сегодняшний день ситуация выглядит так. Иван Воронцов находится в состоянии комы. Поскольку в больницу его определяли при участии Фёдора, тот и оказался юридическим представителем Ивана. Всё законно.
— Так, — сказал я, предчувствуя нехорошее развитие событий.
— Насколько мне удалось понять, первое же, что он сделал, вступив в права, это запретил распространять все твои записи. Ну, ты понимаешь. Прижизненные. Хорошо, что у меня была вся дискография. Песни исчезли даже из стриминговых сервисов.
— На рутрекере стопудов всё есть.
— Так-то да, но он заблокирован.
Мы внимательно посмотрели друг другу в глаза и заржали аж до слёз. Палыч терпеливо ждал.
— Ладно, — просмеявшись, сказал Доброжелатель. — В общем, в какой-то момент врачи вынесли вердикт: смысла продолжать держать Ивана на аппаратах нет. Отключили ИВЛ — ну, всё это дерьмо, ты понимаешь. Однако Иван не умер.
— Молодцом, мужик!
— В настоящий момент он стабилен, однако пока он находится в коме, твой брат вертит всеми делами. До недавних пор он вёл себя тихо, но когда получил свою новую зарплату, урезанную, прямо скажем, в три раза, он, видимо, разозлился.
— Странно, сх*я бы это...
— И немедленно начал бурную деятельность. Он вернул в продажу все твои записи.
Я пожал плечами. Схрена ли, собственно, переживать? Мои записи и при жизни-то в хер никому не упёрлись. Вряд ли сильно озолотится. А и озолотится — не жалко. Он же о матушке заботится, в конце концов.