Но ни один киндат не занимал высокой должности среди детей Джада на этом полуострове. Ее соплеменников вообще почти не осталось на севере. История – а у них была долгая история – учила киндатов, что джадиты могут терпеть их и даже приглашать к себе во времена мира и процветания, но, когда небеса темнеют, когда поднимается грозовой ветер, киндаты снова становятся странниками. Их высылают, или насильно обращают в свою веру, или они погибают в тех землях, где властвует бог-солнце.
Дважды в год отряды всадников с севера приезжали за данью «париас». Фезана дорого платила за то, что находится слишком близко к землям тагры.
Теперь поэты называют триста лет существования Халифата Золотым веком. Джеана слышала эти песни и стихи. В те исчезнувшие дни, как бы ни раздражали людей абсолютная власть или роскошное великолепие двора в Силвенесе и как бы ваджи в своих храмах ни оплакивали разврат и отход от веры, во время сезона набегов по древним дорогам шли на север огромные армии Аль-Рассана, а потом возвращались с награбленной добычей и рабами.
Сейчас объединенные армии больше не идут на север, в ничейную землю, и если в этих пустынных степях и появятся вскоре многочисленные войска, то более вероятно, что они будут состоять из всадников Джада, бога-солнца. Джеана почти убедила себя в том, что даже те последние, бессильные халифы в годы ее детства были символами золотых времен.
Она покачала головой и отвела взгляд от наемников. Следующим в очереди стоял рабочий из каменоломни. Она догадалась о его профессии по слою белой, как мел, пыли на руках и одежде мужчины. И еще она неожиданно распознала подагру по его впалым щекам и неуклюжей, скособоченной фигуре еще до того, как взглянула на густую, молочного цвета мочу, которую он ей протягивал. Странно, что у него подагра. В каменоломнях обычно страдают от болезней горла и легких. С искренним любопытством она перевела взгляд с флакона на пациента.
Джеана никогда прежде не лечила этого рабочего. Как, собственно говоря, и сына кожевника.
Объемистый кошелек упал перед ней на стол.
– Простите за вторжение, доктор, – произнес чей-то голос. – Могу ли я просить уделить мне часть вашего драгоценного времени? – Легкомысленные интонации и речь придворного странно звучали на базарной площади. Джеана подняла глаза и осознала, что несколько минут назад слышала смех именно этого человека.
За его спиной восходило солнце, поэтому впервые она увидела его в ореоле света и не смогла разглядеть как следует: гладко выбритое, по современной придворной моде, лицо, каштановые волосы. Цвет его глаз ей различить не удалось. От мужчины пахло духами, при нем был меч. Это означало, что он из Картады. Жителям Фезаны запрещено было носить мечи даже в стенах собственного города.
С другой стороны, она – свободная женщина, занимается своим законным делом в принадлежащем ей месте, и благодаря дарам Альмалика ее отцу ей нет нужды хватать кошелек, даже такой толстый, как этот.
В раздражении она нарушила правила приличия: взяла кошелек и бросила обратно незнакомцу.
– Если вам нужна помощь лекаря, то я здесь именно для этого. Но, как вы, вероятно, заметили, перед вами стоят другие люди. Когда подойдет ваша очередь, я буду рада вам помочь, если смогу. – Если бы Джеана была менее раздражена, ее могла бы позабавить официальность собственных выражений. Она все еще не могла разглядеть мужчину как следует. Рабочий из каменоломни испуганно отступил в сторону.
– Я сильно опасаюсь, что на это у меня нет времени, – тихо ответил картадец. – Мне придется увести вас от здешних пациентов, и поэтому я предлагаю вам кошелек в качестве компенсации.
– Увести меня? – возмутилась Джеана и вскочила на ноги. Раздражение уступило место гневу. Она заметила, что несколько мувардийцев направляются к ее палатке. Джеана чувствовала, что Велас стоит прямо у нее за спиной. Ей надо быть осторожной: ради нее он может схватиться с кем угодно.
Придворный примирительно улыбнулся и быстро поднял руку в перчатке.
– Мне следовало сказать «проводить вас». Умоляю о прощении. Я чуть не забыл, что нахожусь в Фезане, где подобные любезности имеют большое значение. – Происходящее, казалось, забавляло его, и это еще больше ее рассердило.